Джон Бойн: Мальчик в полосатой пижаме [litres]

Бруно не был одним из тех мальчиков, которых хлебом не корми, только дай подслушивать, стоя под дверью или засунув голову в дымоход. Но однажды, проходя мимо папиного кабинета, где мама с папой вели очередную беседу, он не мог не услышать, о чем они говорят, – больно уж громко звучали голоса.

– Это отвратительно, – сказала мама. – Просто отвратительно. У меня больше сил нет все это терпеть.

– У нас нет иного выхода, – возразил папа. – Перед нами поставлена задача…

– Нет, – перебила мама. – Задача поставлена перед тобой . Мы тут ни при чем. Оставайся, если хочешь.

– Но что подумают люди, если я позволю тебе и детям вернуться в Берлин без меня? Не поставят ли они под сомнение мою преданность делу?

– Делу? – вскричала мама. – И это ты называешь делом?

Дальше Бруно уже не слушал: голоса звучали все ближе и ближе к двери кабинета, и возникла опасность, что мама может внезапно выскочить из кабинета в поисках лечебного ликера, поэтому Бруно побежал к себе наверх. Впрочем, он услыхал достаточно, чтобы сообразить: весьма вероятно, очень скоро он вернется в Берлин. К собственному удивлению, он не знал, радоваться этому или огорчаться.

Отчасти он до сих пор скучал по берлинской жизни, но за год там многое изменилось. Карл и два других лучших друга Бруно, чьих имен он не мог припомнить, возможно, давно про него забыли. Бабушка умерла, а от дедушки не было почти никаких известий, разве что папа однажды обронил: «Мой отец впал в маразм».

Опять же, Бруно успел привыкнуть к Аж-Выси: герр Лицт его не допекал; с Марией он ладил куда лучше, чем в Берлине; Гретель все еще переходила в другой возраст и старалась не сталкиваться с братом (кроме того, она уже не была таким же безнадежным случаем, как раньше), а ежедневные беседы со Шмуэлем наполняли его счастьем.

Словом, Бруно не знал, что и думать о переезде в Берлин, и решил: будь что будет – как бы родители ни поступили, он жаловаться не станет.

Шли недели, но ничего не менялось, жизнь текла по заведенному порядку. Папа большую часть времени проводил у себя в кабинете или за оградой. Мама словно затаилась; она все чаще укладывалась спать днем, и порою даже не после обеда, но и до, и это вызвало у Бруно беспокойство: уж не заболела ли она? Разве здоровому человеку нужно столько лечебного ликера? Гретель сидела в своей комнате, рассматривая карты, которые она налепила на стены, и часами изучая газеты, прежде чем передвинуть булавки на миллиметр-два. (За эту возню с картами герр Лицт особо хвалил сестру.)

Что до Бруно, он слушался старших, никому не доставлял хлопот и с наслаждением думал про себя: как хорошо, что у него есть тайный друг, о котором никто не знает.

Но в один прекрасный день отец вызвал Бруно и Гретель в кабинет, чтобы сообщить о грядущих переменах.

– Садитесь, дети, – он указал на два просторных кожаных кресла, к которым прежде им запрещалось даже близко подходить из-за их «вечно грязных лап». Сам отец устроился за письменным столом. – Мы с мамой пришли к выводу, что пора кое-что изменить, – продолжал он с некоторой грустью в голосе. – Скажите-ка, вам нравится здесь?

– Разумеется, папа, – ответила Гретель.

– Конечно, папа, – ответил Бруно.

– И вы совсем не скучаете по Берлину?

Дети молча переглядывались, никому не хотелось высказываться первым.

– Знаешь, я ужасно скучаю, – не выдержала Гретель. – Мне очень не хватает друзей.

Бруно улыбнулся, вспомнив о своей тайне.

– Друзья, – кивнул отец. – Да, я часто думал об этом. Наверное, порою вы чувствуете себя одиноко здесь.

– Очень одиноко, – не колеблясь, подтвердила Гретель.

– А ты, Бруно, – отец перевел взгляд на сына, – ты скучаешь по друзьям?

– Ну да, – сдержанно ответил Бруно. – Но мне кажется, что куда бы я ни поехал, я всегда буду скучать по людям, которых оставил.

Это был скрытый намек на Шмуэля, однако выразиться яснее Бруно поостерегся.

– Но ты бы хотел вернуться в Берлин? – спросил отец. – Если представится возможность?

– Вместе со всеми?

Папа протяжно вздохнул.

– С мамой и Гретель. Вернуться в наш старый берлинский дом. Хотел бы?

Бруно сдвинул брови.

– В общем, да, но только если ты поедешь с нами. – И это было чистой правдой.

– Значит, ты предпочел бы остаться здесь, со мной?

– Я бы предпочел, чтобы мы все были вместе, – заявил Бруно, нехотя включая в этот список и Гретель. – В Берлине или Аж-Выси, все равно.

– Бруно! – раздраженно воскликнула Гретель, и он не понял, то ли она разозлилась, оттого что он рушит их планы вернуться в Берлин, то ли оттого, что упорно продолжает неверно (как она считает) произносить название их дома.