Пак Кён Ри - Дочери аптекаря Кима

— Малышка болеет… Понос у нее, вот я и ходила в больницу, — сказала Ёнок и посмотрела на ребенка, лежавшего рядом.

Но Гиду не отреагировал на ее слова. Он закрыл глаза и выдохнул клуб дыма.

Более тридцати лет прожившая со своим холодным мужем, как с чужим, Ханщильдэк не смогла разглядеть в отношениях молодых натянутость и напряженность. Она полагалась на народную мудрость, что если девица хороша, то и в стенах дома, куда она будет отдана замуж, будет хорошо. Она также нисколько не сомневалась в Гиду, который терпеливо выполнял их бесконечную семейную работу. Поэтому она и рассказала ему о Ённан все то, что рассказала Ёнок.

— У меня больше нет никого, на кого бы я смогла положиться. Я даже не рассказала об этом моему мужу. Хорошо, что ты пришел, а то мы уж и не знали, что придумать. Когда стемнеет, пока не расползлись слухи, надо пойти и вернуть ее домой.

Но Гиду никак не реагировал на это. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Мы только что говорили между собой, как было бы хорошо прогнать еще тогда Хандоля вместе с Ённан подальше отсюда. Умрут они или выживут, лишь бы они больше не появлялись на мои глаза. Как он только осмелился соблазнить мою дочь, которая уже замужем?! Неужели это можно сохранить в секрете? А Ёнхак, как только выйдет из тюрьмы, он же сразу прибьет их обоих.

Жалуясь и причитая, ухватившись за Гиду, сбивчиво рассказывала Ханщильдэк. Гиду забросил далеко в угол окурок, после чего посмотрел теще прямо в глаза.

— Вы на самом деле не знаете, кто соблазнил Ённан?

— Как же я могу знать? Бунсун сказала, что впервые его видела. Ты сегодня ночью пойди и перебей ему ноги. Где это видано, чтобы замужнюю бабу соблазнять!

Гиду глубоко вздохнул и сказал:

— Соблазнителя Хандолем зовут.

— Что?! Что ты сказал?

— Хандоль соблазнил Ённан.

— Ты э-это… правду говоришь?

— Правду.

— А откуда ты знаешь-то?

— Пять дней назад я встретил его в пивном доме на набережной.

Услышав эти слова, Ёнок подняла голову:

— Хандоля?

— Да, Хандоля, — по лицу Гиду проплыла странная улыбка. Он смеялся над самим собой.

— Значит, вы пять дней назад приехали в Тонён?

— Угу… — уклончиво ответил Гиду, так и не посмотрев в сторону Ёнок.

Глаза Ёнок наполнились слезами. Она взяла спящего ребенка и дала ему грудь. Как бы она ни старалась не выдавать своих чувств, руки ее сильно дрожали.

Все трое, храня глубокое молчание, переживали разные чувства. Ханщильдэк сидела как потерянная. Ёнок смотрела на сосущего грудь младенца. Широкоплечий Гиду возвышался над ними угрюмой скалой.

— Нет, нет! Так больше нельзя! — замотала головой мать. — Если б Ённан была не замужем… но сейчас совсем другое дело… — Мать, монотонно бубня, качала головой, но никто и не собирался ей возражать. На самом же деле, сама себе задавая вопросы и отвечая на них, она пыталась хоть как-то приободриться.

Так понемногу спустилась ночь. Все такой же неподвижный, Гиду посмотрел на Ёнок:

— Иди домой.

Ёнок молча собрала детские пеленки, посадила дочку на спину и попрощалась с матерью. Прошла несколько шагов и остановилась. Постояла некоторое время и повернулась к дому, обращаясь к Гиду:

— Вы придете вечером?

— Посмотрю еще, — выдавил сквозь зубы Гиду и отвернулся.

Пухлые губы Ёнок перекосились и задрожали. Она развернулась и, словно насильно выталкивая себя на улицу, бросилась прочь.

Вслед за служанкой Бунсун по темной тропинке тяжело шагали Ханщильдэк и Гиду, от котрого сильно пахло водкой. После ухода Ёнок он куда-то вышел и, когда окончательно стемнело, вернулся изрядно подвыпившим, распространяя вокруг себя запах алкоголя. Пройдя мимо казарм Себёнгвана, выйдя через узкий переулок между зданием суда и храмом Погодан, они сразу вышли к северным воротам и стали подниматься на холм крутой дорогой, вдоль которой теснились домишки, покрытые соломенными крышами. Их путь едва освещал слабый свет из окон.

— Ай-го, задыхаюсь. Давай передохнем немного, — сказала Ханщильдэк и села прямо на землю в переулке. У нее сильно кружилась голова. Она вспомнила, что с самого утра ничего не ела. Ханщильдэк не плакала и особо не переживала, как раньше, но она за весь день так ни разу и не подумала о еде. Гиду стоял около нее и рассеянным взглядом смотрел в пустоту. Около дома, у которого они остановились, на ветру, покачиваясь, словно в танце, и волнуясь, как море, стояла плакучая ива. Гиду еще не протрезвел, и по его телу пробегала мелкая дрожь, как от холода.