Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

Рихард Абрамович Бриговский (банкир, делец и международный сутяга) интересовался портными, у которых я заказывал костюмы; шутил, будто некоторые костюмы донашивает с тех самых времен, во что я, разумеется, не верил, но не верил так, что мы оба смеялись до слез; мы пили портвейны и аперитивы, он был знатоком анекдотов, любил светские новости, читал популярные романы, даже говорил о литературе, но ни разу не признал, что его дочь – писатель, в его мире писательницы по имени Vera Brigovskie не было; он жаловался на плохие гостиницы в Ницце, несварение и прочие неудобосказуемые хвори, рассуждал о пользе горного воздуха; мы перебирали сплетни бракоразводного процесса Лео Нуссимбаума и Эрики Левендаль. Г-н Бриговский угощал меня сигарами, расспрашивал о моем бывшем агенте, хотел услышать о причинах, почему мы с ним расстались, для него это тоже было частью светской хроники, он всерьез удивлялся, почему об этом не писали в газетах. Как только я сказал, что был разок в Америке, он воскликнул: «Как!.. – пенсне выскочило и повисло на шнурке, – вы были в Америке? А ну-ка, ну-ка, расскажите!», и с той самой минуты Рихард Абрамович разговаривал со мной так, словно я лучше всех вокруг знал, который час или сколько стоит место на кладбище; он подробно расспрашивал меня об Америке, потому что собирался туда ехать; кажется, он готов был перевезти в Америку всех желающих, и таких было много, только Вера была против (я случайно подглядел, как она сердито прикрикнула на мужа: « Laisse tomber, Felix! [82] Ну, хватит, Феликс! (фр.) Ничего не хочу слышать об Америке! Никуда из Франции не уеду!»); практичный до кончиков ногтей, Рихард Абрамович переезд готовил, как шахматную комбинацию, от безупречности которой зависил чемпионский титул; размышляя вслух, он выплескивал невероятный поток информации, что отнюдь не придавало его голосу смелости. «Там слишком много нас , – вздыхал он, – трудно будет вместиться». До сих пор не понимаю, как этот расчетливый делец, прекрасно знавший жизнь, как этот норовистый человек позволил себе зазеваться, не поддался авантюрной стороне своего характера, не проявил своеволие тогда, когда оно могло их всех спасти?

Я заставлял себя забыть ее. Особенно отчетливо помню один день. Я ехал в трамвае и вдруг кто-то с улицы стал барабанить по стеклу тростью, прямо там, где я сидел, я вздрогнул, посмотрел и увидел какого-то старикашку, он бежал за трамваем и стучал своей страшной тростью с железным набалдашником по стеклу и что-то мне кричал, захлебываясь от хохота. Сумасшедший, подумал я, сумасшедший! Как он поспевал за нами? Это был быстрый Thompson-Houston, – старик бежал со всех ног, я ни слова не разобрал. Удивительно! Кто он был такой? Может быть, он меня с кем-то перепутал…

А может, он мне привиделся?

Нет, он был, я его видел, он стучал тростью по стеклу трамвайного окна, он что-то мне кричал!

Но он мог мне присниться: я ехал из китайского квартала, и, возможно, опиум меня усыпил, треск мотора навеял мне этот странный сон, а когда я пришел в себя, то с некоторым запозданием перенес сновидение в реальность (после долгого созерцания ряби на залитой солнцем воде видишь эту рябь на всем, куда ни глянешь). Как бы там ни было, я в ту минуту очнулся и приказал себе: «Забыть Веру! Забыть ее! Забыть!» Я вышел из трамвая совсем другим человеком; и я вышел в совсем другой мир: на улицах Парижа царила неразбериха; совмещение суеты и статики поражало: кто-то замер и не может сделать шаг, люди стоят как громом пораженные, озираются в ужасе; кто-то стремительно перебегает дорогу, читая газету на ходу; люди в кафе ругаются, машут руками, свернутыми в трубочку газетами бьют, тычут друг в друга, быстро перебирают позы, кто-то сидит в параличе, наполняя взглядом бокал; духота, электричество в воздухе, низкое небо, предчувствие катастрофы. Открываю газету и вижу: Германо-советский пакт о ненападении.

О том, что началась война, мне сообщил Шершнев: он первым подался в добровольцы. Его не взяли, сказали, что он для службы слишком стар: «Вам пятьдесят! У вас две семьи, пятеро детей. Идите домой!» Он отдал свою машину в распоряжение армии, рисовал плакаты и патриотические картинки. Раз в неделю он бывал у меня: заставил пойти в Uniprix [83] Цепь продуктовых магазинов. и сделать закупки на несколько лет вперед; послушался совета и не пожалел: одна комната у меня была забита мешками сахара, риса, макаронами, дешевым вином и самыми разнообразными консервами, в том числе с несъедобной вонючей рыбой (потом я их обменял у спекулянта-цирюльника на свечи и спички); Серж принес противогазовую маску и план убежищ в Париже: «На тот случай, Альф, если тебя застигнет налет во время прогулки».