Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

– Я всего лишь такая же пешка, как все остальные. Но я этого никогда не забываю. Нельзя об этом забывать. Иначе вами запросто пожертвуют. Как вы сейчас. Что это за необдуманные ходы? Что это за я могу умереть в любой момент ? Вам наплевать на других? Соберитесь! Подумайте, что вы могли бы сделать для тех, кому жить дальше! Взяли бы под опеку молодого журналиста. Зачем он всем сообщает, что бежал из СССР? Это ли не безрассудство? Его же могут похитить! Затолкают в багажник и вывезут. Приехал из США, и точка. Вы можете ему это втолковать?

– Я?

– Да, Альфред. Вы желаете добра вашей дочери?

– Конечно.

– Так возьмите их обоих под свое крылышко.

– Как?

– Поселите у себя. Что может быть проще! Комнат мало?

– А вас это почему беспокоит?

– Я слишком много знаю. А когда так много знаешь, невольно начинаешь играть. Ходите, не спите. Я сейчас вашего коня съем.

– На здоровье!

– Я вижу, что в игру вступили теневые фигуры. Надо выяснить, что за этим кроется. На Дюреля давят сверху. Министерство внутренних дел прослушивают. Утечка информации на всех уровнях. Правительство в бегах. Страна на грани обвала, и при этом кому-то мумия покоя не дает. Кому? Одни силуэты. Это не игра, а какая-то лапта. Вы можете сконцентрироваться? Нас видят, мы их нет. Они могут себя проявить внезапно и в неожиданном месте. Мы не успеем увернуться. Ведь такое уже случалось. Не стану напоминать вам… Ходите!

– Так.

– Лучше передумайте. Я не хочу, чтобы по ту сторону занавеса злорадно потирали ладони. Мне надоело видеть, как пропадают документы, разыгрываются суды над предателями, которых шантажом или подкупом втянули в грязную игру. Ломаются судьбы. Все как будто знают, кто за этим стоит, но конкретных лиц в зале суда нет.

– Тогда вот так.

– Хорошо. – Лазарев мгновенно делает свой ход и продолжает монолог: – Это как дуэль с невидимкой: он тебе наносит уколы, а ты не знаешь, как отбиваться. Противно и досадно, когда секретную информацию из полиции или даже тайной полиции подносят на тарелочке нашим противникам. Вот это очень плохо. Вы, Шершнев, ваш новый молодой друг – все уже в списке лиц, которых прорабатывают, с одной стороны политическая полиция, с другой – неизвестная структура. Нужно быть предупредительным, осторожным. Ваш ход. Выиграть проигранную партию невозможно, но некоторые фигуры можно спасти. А если мы можем это сделать, значит, мы обязаны это сделать. Я достаточно ясно излагаю мои принципы?

– Более чем.

– Вот и хорошо. Нет, не годится. Переходите, я же возьму туру.

– Ах да. Так.

– Так лучше, но все равно… Вот вам и шах! Мы имеем дело с деспотичной, враждебной по отношению ко всем организацией, вскормленной одним из самых могущественных и самых кровавых режимов в истории человечества. Еще шах. Эта организация ни на минуту не прекращает свою работу. На некоторое время вам показалось, будто вы выпали из поля зрения этих людей, и у вас возникла иллюзия, что структура прекратила существовать. Я понимаю, что вам неприятно это слышать. Но я этого не придумываю. Шах! Не надо на меня злиться. Я на вашей стороне. Запомните это. Дюрель тоже. Только говорить ему все необязательно. Можете сказать мне, если вам есть что сказать. Дальше меня это не пойдет.

– Понятно. Обязательно скажу. И где вы только нашли этого ажана? Меня откуда-то знает…

– Он у вас лечился в детстве.

– А! Молчаливый мальчик с вечным насморком. У него была такая бедно одетая мамаша со смешно завитыми волосами.

– Они жили со мной на одной лестничной площадке. Отец их бросил. Мы с его матерью сблизились.

– Так он ваш воспитанник.

– Слушайте, Альфред, займитесь детишками. Думайте о них в первую очередь. С мумией я разберусь. Поселите у себя пташек. Самому будет веселей.

– Думаете, у меня безопасно?

– Я поговорю с Дюрелем.

– За домом установят слежку?

– Вам же спокойней будет.

– Не будет, но ладно. Это все?

– Доиграем?

– К черту! Вы можете попросить его не вызывать меня в участок?

– Он бы не стал этого делать. Мы ждем вас по этому адресу. – Лазарев протягивает бумажку.

– Мы ? Кто эти мы ?..

– Увидите.

Аньерские вечера летом сорок пятого были исключительно тихие, от плеска воды и пения птиц на душе собиралась густота, люди ходили по острову как во сне; даже трамвайный перезвон не нарушал этого покоя; унылые лица пассажиров проплывали, как портреты на вращающемся барабане. От тоски Крушевский стал ездить в Бельвиль к Игумнову; показывал редактору свои записки, тот хвалил, но не печатал. Шершнев тоже прочитал, похвалил, сдержанно, почти не вслух – одним кивком, взял под руку, повел в кафе, там заговорил вольнее: