Фридрих Горенштейн - Том 2. Искупление

Старушка осторожно открыла коробку, верх растворялся в обе стороны, как створки, заглянула внутрь и улыбнулась. Коробка была туго набита какими-то вещами, вперемешку. Здесь были куски материи, растрепанные книжки, ежик для чистки стекла керосиновой лампы, новый, не бывший в употреблении, бусы, несколько разных ожерелий. Старушка сунула пальцы в угол коробки и вытащила кошелек, кожаный, засаленный. Она щелкнула замком. Кошелек был плотно набит красными тридцатками, упраздненными еще в реформу сорок седьмого года. Старушка закрыла кошелек, заткнула его назад в угол, сунула пальцы в другой конец коробки, вытащила коробочку из-под мармелада.

— Внучек, — спросила она, — хочешь мармеладу?

— Нет, — сказал молодой человек, — спасибо.

Старушка открыла коробочку.

— Выкинула Машка мармелад, — сказала она грустно. — Года три назад… А может, и раньше… Теперь я припоминаю. Ничего, смотри, что здесь.

На дне коробочки лежал какой-то завернутый в слюду предмет.

— Смотри, — сказала старушка и развернула слюду.

Это была пожелтевшая, наклеенная на картон фотография девушки в длинном платье и перчатках по локоть. Девушка была очень тоненькая, нежная, с удивленным, даже немного испуганным лицом.

— Кто это? — спросил молодой человек.

Старушка хитро подмигнула, взяла бусы, сначала крупные кирпично-красные, потом мелкие бисерные и, наконец, остановилась на белых матовых, надела их себе на шею. Затем, все так же хитро улыбаясь, подмигивая, она достала из коробки синюю атласную ленту, вытащила заколки из вязанного на затылке узелка и повязала седые волосы этой атласной лентой.

Молодой человек острожно уселся на стул, отряхнул пыль с колен. Старушка подошла и посмотрела на себя в зеркало.

— Я помереть боюсь, — сказала она вдруг. — Маша все время болтает, что хочет помереть, а я боюсь… Он когда помирал, я помню… Три раза вздохнул — два раза громко, тяжело, а третий спокойно, чуть слышно. Это уже из себя.

Молодой человек не знал, о ком говорит старушка, но не стал уточнять. Старушка крутилась перед зеркалом, поправила ленту, прикоснулась к кораллам. Потом вошла Марья Даниловна и сразу начала кричать.

— Ты меня в гроб вгонишь! — кричала Марья Даниловна.

— Маша, — спокойно спросила Клавдия Петровна, — куда ты дела Васин мармелад?.. Внучек хочет мармелад…

Лицо Марьи Даниловны покрылось красными пятнами.

— Ты! — крикнула она, задохнулась, перевела дыханье. — Ты знаешь, что это не твой внук… Ты притворяешься… Ты нарочно, ты нарочно… Ты здоровее меня… Признайся, знаешь, что не внук?..

— Знаю, — тихо сказала Клавдия Петровна, а зачем кричишь на мать?.. Как не стыдно… Я тебя запру дома без сапог…

Марья Даниловна провела ладонью по лицу, тряхнула головой и сказала молодому человеку:

— Вы извините, иногда срываешься… Знаете, мне с ней приходится хуже, чем с ребенком… Я вас задержала?

— Ничего, — сказал молодой человек. — Я еще раз зайду… Вы вот что… Я вам оставлю телефон. Если вам понадобится — мы поможем… Я имею в виду в бытовом смысле.

— Нет, — сказала Марья Даниловна, — мы ни в чем не нуждаемся.

Молодой человек встал, сложил бумаги в папку, застегнул «молнию».

— Я хочу гулять, — сказала вдруг Клавдия Петровна.

— Новая песенка, — сердито откликнулась Марья Даниловна, — накинь платок и выйди, посиди на балконе.

— Я хочу гулять, — упрямо повторила Клавдия Петровна. — Я в поле хочу… Или на реку.

— Глупая, — сказала Марья Даниловна. — Ну куда ты пойдешь, ты еле по комнате ходишь.

— Меня внучек проводит, — сказала Клавдия Петровна, — мне, главное, с лестницы.

— Товарищ не станет с тобой возиться, — сердито сказала Марья Даниловна, товарищ на ответственной работе, работник органов… Он пришел по поводу Васи.

— Ничего, — неожиданно сказал молодой человек. — Я возьму такси. Мне все равно по делу надо. Я бы мог подвезти.

— Вот видишь, — обрадованно подхватила Клавдия Петровна.

Марья Даниловна посмотрела на молодого человека, на мать.

— Ладно, — вздохнула она. — Раз уж так — ладно. Только оденься потеплее… Накинь платок. Я сейчас тоже оденусь, вы посидите…

Марья Даниловна открыла шкаф, порылась там, взяла какие-то вещи, вышла на кухню. Потом вернулась, вытащила из-под двуспальной кровати туфли с перепонками, на лосевой подошве, и черные лакированные босоножки на венском каблуке, усадила мать, сняла с нее вязаные тапочки. Ступни у Клавдии Петровны были маленькие, аккуратные и, как ни странно, розовые, по-детски свежие. Когда Марья Даниловна прикоснулась к ним, Клавдия Петровна хихикнула, дернула ногами.