Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Накинув шинель, Андрей вышел из блиндажа. Было тихо, и это обострило и усилило тревогу, с которой он проснулся. Семин подумал, что напрасно накручивает себя, что для тревоги нет оснований.

Трудно передать словами безмолвие ночи, когда нет ни ветерка, когда все скрыто густой, вязкой темнотой, когда ничего нельзя разглядеть: напрягаешь глаза и видишь только очертания предмета, а не сам предмет, и твое воображение начинает фантазировать. И как ни успокаивай себя, как ни утешай, фантазия побеждает, потому что ее союзники — ночь, тишина и тревога, возникшая неизвестно отчего. Что-то должно произойти, и ты ждешь этого.

Неожиданно там, куда уходила лесная дорога, затарахтели автоматы. Семин определил: «Немецкие!»

— В ружье! — раздался голос дежурного.

Из блиндажей выскакивали, застегиваясь на ходу, ребята. Все вокруг наполнилось шумом. Захватив винтовку, Андрей тоже бросился в лес — туда, откуда прозвучали выстрелы. Глаза привыкли к темноте. Он различал фигуры бойцов — они бежали чуть пригнувшись, зло ругались, налетая на кусты. Сердце щемило, и в душе было пусто. Мокрые ветки хлестали по лицу, на голову и плечи обрушивались капли. И вдруг Семин услышал крик. В этом крике было все — боль, страх, отчаяние. Ломая ветки, не разбирая под ногами земли, он бросился в ту сторону, откуда прозвучал крик, и чуть не налетел на бегущего впереди лейтенанта.

— Ты? — спросил он, обернувшись на ходу.

— Так точно!

— Ни черта не видно! — Овсянин включил карманный фонарик, стал светить под ноги. Иногда он поднимал руку, и тогда из мрака выступали сцепившиеся ветвями деревья, среди которых пролегала похожая на узкий коридор дорога. Там, где она круто сворачивала, стояли, тесно столпившись, бойцы. В этом месте деревья расступились, образовав что-то похожее на небольшую полянку, с одной стороны которой была продолговатая яма, наполненная жидкой грязью, а с другой — нечетко виднелись какие-то кусты. На полянке было светло — прямо над ней висела луна. Где-то в стороне, затихая, слышался хруст ломавшихся веток, крики, выстрелы. «Не уйдут», — подумал Андрей.

— Что случилось, ребята? — спросил Овсянин.

Бойцы посторонились, и Андрей увидел Сарыкина и Петьку, распластанных на земле. Захотелось кричать, но из груди вырвался только хрип. С несвойственной грузному телу легкостью Овсянин упал на одно колено, приложился ухом к груди Сарыкина.

— Убитые они, товарищ лейтенант, — глухо произнес кто-то.

— Петька! — Семину показалось, что все это происходит во сне.

Овсянин поднялся и, чтоб никто не увидал влагу в его глазах, стал, отвернувшись, стряхивать с колена труху. «Это не сон», — понял Семин и почувствовал, как застучало в голове: «Сарыкин — вместо меня, вместо меня, вместо меня…» Он вспомнил, с каким нетерпением ждал демобилизации дядя Игнат, представил его дочерей и сына, перевел взгляд на Петьку и разрыдался.

— Успокойся, будь мужчиной, — сказал Овсянин и положил руку ему на плечо.

Не переставая плакать, Андрей подумал, что он обязательно вернется домой, к матери, а в Петькин дом и в дом Сарыкина придут похоронки, которых теперь никто не ждет, но которые все приходят и, возможно, еще будут приходить…

Ефрейтор Алексей Рыбин, наводчик «сорокапятки», воевал с осени сорок первого года. А сейчас на исходе был октябрь 1944 года — до конца месяца осталось пять дней, войскам было приказано перейти на зимнюю форму одежды, но, как это порой случалось на войне, из-за нерасторопности старшин еще не все бойцы и младшие командиры успели сменить пилотки и фуражки на шапки-ушанки, не все получили теплые портянки и прочее, что полагалось фронтовикам в зимних условиях.

Моросил скучный, надоедливый дождь. Небо было задернуто облаками. Они висели низко-низко. Казалось, еще немного, и облака зацепятся за макушки деревьев.

Три года назад точно в такой же дождливый день, и тоже двадцать пятого октября, он, Рыбин, тогда еще просто заряжающий, прибыл на фронт, и батарея, в которой он проходил действительную военную службу, через несколько часов вступила в бой. Они пытались остановить фашистские танки, но маленькие, похожие на игрушечные, снаряды лишь чиркали по броне, а в гусеницы попасть никак не удавалось.

Тот бой Рыбин запомнил, как запоминал все необычное, что происходило с ним. В памяти остались мрачные громадины, ползущие на их позицию, истошный вопль командира пушки, испуганные лица ребят. Танк подмял под себя орудие, прогромыхал совсем близко: на спину обрушилась мокрая земля, в нос шибануло удушливым смрадом синтетического бензина, лицо опалил жар. Рыбин упал, а когда поднялся, танки были уже далеко. Вместе с оставшимися в живых бойцами он добрался до своих, полтора месяца воевал в пехоте, потом снова стал артиллеристом.