Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

В голове Галинина бродил хмель, перед глазами был Христос. Он понял, что в присутствии Ларисы Сергеевны не сумеет сказать ничего того, что могло бы заинтересовать ее и вызвать смятение в сердце Ветлугина. Бывший однополчанин видел его насквозь, и он, пробормотав спасительную фразу: «Бог вам судья», — торопливо ушел.

Настроение было испорчено. Ветлугин так и не сказал Ларисе Сергеевне то, что собирался сказать.

Ветлугин мечтал в каникулы отоспаться, но просыпался по-прежнему рано. Дел в школе было немного. С молчаливого согласия директора учителя появлялись на час или два. Весь день в школе проводил только Василий Иванович. Ветлугин изнывал от безделья. Пробовал читать, но сколько раз можно было перечитывать одно и то же! Стараясь убить свободное время, он протер фланелевой тряпочкой книги, вымыл полы, постирал белье.

Скрипнула входная дверь. Простуженный голос сказал:

— Почту примите!

Почтальонша принесла два письма и газеты. Одно письмо было от матери, другое — с расплывшимся фиолетовым штампом — предназначалось хозяйке. До сих пор она писем не получала.

Почтальонша была осыпана мелким сухим снегом. Ослабив на платке узел, протянула руки к печке.

— Замерзли? — спросил Ветлугин.

— Пургач [11] Пургач — вьюжный ветер. ,— объяснила почтальонша. — Три дня почты не было — только депеши по проводам передавали. В войну еще хуже было — по две недели без газет и писем сидели. Я ведь на этой почте вот с каких лет. — Она опустила над полом руку ладонью вниз. — Наши бабы во время войны меня пуще огня боялись. Бывало, как увидят, иду — сразу в голос. Которым обыкновенные письма были, издали кричала, чтоб не ревели зазря, а к тем, которым извещения присылали, молчком подходила. Теперь этого, слава богу, нет. Только повестки в суд или в военкомат ношу да вот такие пакеты, — почтальонша кивнула на конверт с расплывшимся штампом, сколупнула с окна кусочек льда, убежденно добавила: — Такой дом только для весны и лета годится! Когда поселенцы строиться стали, им говорили про это, но они не послушались. Теперь по пять охапок в день жгут и наш климат ругают. А чего его ругать-то? Климат как климат.

— Суровый, — не согласился Ветлугин.

Почтальонша кивнула.

— Все приезжие так говорят. А я дальше Хабаровска нигде не была. Пятьдесят лет на одном месте прожила, и никуда не тянет. Сын в Белоруссии воевал, женился там, на постоянное жительство определился. Письма шлет: приезжай, мать, внучат нянчить. Я каждый раз одно и то же отписываю: погостить приеду, а навсегда — нет.

Из комнаты вышла с укутанным ребятенком на руках Галина Тарасовна.

— Тебе пакет с казенного дома, — сказала почтальонша и тотчас ушла.

Хозяйка вертела в руках конверт. Ветлугину не терпелось прочитать письмо от матери. Он скрылся в своей комнате. Мать сообщала московские новости, передавала поклоны от соседей. Ветлугин представил, как она писала это письмо, о чем думала. Сердце наполнилось нежностью и жалостью к ней. Мысленно очутился в Москве, в многонаселенной квартире, где родился, жил, откуда ушел на фронт и куда возвратился после тяжелого ранения.

В дверь постучали.

— Да, да, — сказал Ветлугин. Увидел расстроенное лицо Галины Тарасовны. — Плохие вести?

— Живой, — обреченно пробормотала она.

— Кто?

— От мужа письмо. Полгода ходило, пока меня нашло. Десять лет ему дали. Посылку просит: сухарей и одежонку. Что теперь делать, ума не приложу? На прошлой неделе я своему кавалеру обещание дала — в сельсовет с ним сходить, чтоб лишних разговоров не было. Получается — обманула.

— Неужели мужа ждать собираетесь? — ужаснулся Ветлугин.

Галина Тарасовна тяжко вздохнула.

— Если бы он на свободе был, то я по-другому поступила бы. А теперь — нельзя.

«Нельзя?» — удивился Ветлугин и сразу же спросил себя, что заставляет человека поступать так или иначе. Сострадание? Долг? Голос совести? Было горько сознавать: чаще человеку говорят «нельзя», реже «можно». Что нельзя, а что можно? Нельзя лгать, быть черствым, говорить одно, а думать другое, нельзя обманывать людей. И как только в мыслях возникало слово «обманывать», перед глазами появлялся Галинин.

Галинину становилось грустно, когда он начинал думать о том, что, кажется, разлюбил жену. Во всяком случае, о красивой учительнице было приятней размышлять, чем о Лизе.

Рассоха теперь приходила каждый день — помогала убираться. Поглядывая на дверь комнаты, где или отдыхал, или беспокойно ходил Галинин, спрашивала: