Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Лариса Сергеевна постучала в крайнее от крыльца окно и сразу же потянула на себя отчаянно заскрипевшую дверь. В сенях было темно, пахло кислой капустой, огуречным рассолом. Ветлугин наткнулся на бочку, ушиб колено.

Рассохи ужинали. Посреди выскобленного стола стояла огромная миска — одна на всех. Колька смутился, хотел встать и выйти, но раздумал. Ребятишки — их было шестеро — таращились на Ветлугина и Ларису Сергеевну. Тимофей Тимофеевич постучал деревянной ложкой по столу, и они снова принялись хлебать щи, бросая взгляды на нежданных гостей. Рассоха прытко встала, шаркнула рукой по юбке, стряхивая крошки.

— Может, повечеряете с нами?

Тимофей Тимофеевич мигнул ребятишкам. Они потеснились, освобождая место на лавке.

— Спасибо, спасибо. — Ветлугин подумал, что надо было прийти позже.

— Тогда в гридню ступайте. — Рассоха кинулась проводить учителей, но Тимофей Тимофеевич выразительно кашлянул, и она послушно села.

Гридня была просторной, неуютной. На стенах висели фотографии, изображавшие хозяйку и хозяина, вместе и порознь, их родителей, детей, родственников.

— Кажется, не вовремя пришли, — пробормотал Ветлугин и помог Ларисе Сергеевне снять пальто.

— Ничего страшного.

Она подтащила и поставила возле печки расшатанный стул, села, оправив юбку, Ветлугин взглянул на круглые колени и уже ни о чем другом не мог думать. Лариса Сергеевна перехватила его взгляд. Он постарался придать лицу равнодушное выражение, обрадовался, когда вошла Рассоха.

— Мужа и сына тоже позовите, — потребовала Лариса Сергеевна.

От Тимофея Тимофеевича чуть попахивало водочкой, глаза были добрые, увлажненные.

— Не желает ходить в школу! — сразу объявил он, показав пальцем на Кольку.

— Вымахала орясина, а ума нет, — добавила Рассоха.

Ветлугин стал уговаривать Кольку не бросать школу. Мать радостно кивала, отец переводил глаза с учителя на сына.

— Семь раз отмерь, один отрежь! — сказал напоследок Ветлугин, очень довольный своим красноречием.

— Уже отрезал, — пробормотал Колька.

— Вот возьму ремень и отхлестаю! — пригрозила Рассоха.

Колька боязливо отступил к двери.

— Любит она это, — сказал Тимофей Тимофеевич. — Даже мне иной раз достается.

Обращаясь к Ветлугину и Ларисе Сергеевне, Рассоха пожаловалась на мужа:

— Только горе с ним, Нюхалом! Неделями пьет, в одном исподнем, бывает, возвращается. Сами видите, как живем. Детей делать мастак, а как и чем кормить, ума не прикладывает. Вона скольких наворотил! — Она махнула рукой в сторону кухни, где возились ребятишки.

— Не блажи, — добродушно прогудел Тимофей Тимофеевич. — Сейчас тебе грех на меня жалиться.

— Господи! — взвыла Рассоха. — Ведь уже было же так.

— Когда?

— Вона! — Она посмотрела на Ветлугина и Ларису Сергеевну. — Даже память отбило проклятое винище. Я на сносях была, когда он хлестать стал. Так втымеж [10] Втымеж — в ту пору. хлестал, что страшно делалось — ничего не видит, ничего не слышит. А потом взял и сбег. Целую неделю дома не ночевал. Я как шалая по лесу бегала, повсюду, где самогон варили, искала его, да так и не нашла. Воротился — глядеть страшно: рожа распухла, руки-ноги в болячках, заместо справных портков рванье надето. Где был и с кем, не помнит. Утром опохмелиться дала. Выпил, утер губы и пообещал — больше ни-ни. Аккурат перед войной это было.

— Нагородила, — проворчал Тимофей Тимофеевич.

— Вот и потолкуй с ним! Обещал бросить, а как пришел с войны, еще сильнее хлестать стал.

— Уважительная причина. За четыре года такого насмотрелся, что только это и спасало.

— Я тоже воевал, — сказал Ветлугин, — однако ж не пью.

Тимофей Тимофеевич кивнул.

— Говорят, с нашим попом порох нюхали?

— Три месяца в одном отделении провоевали.

— Чудно. — Тимофей Тимофеевич покрутил головой. — Был человек солдатом и вдруг попом сделался. На фронте у всех одно направление было, а как мир наступил, мы по разным дорожкам потопали. Теперь каждый про свое думает, о себе печется.

Ветлугин подумал, что русский человек, особенно под мухой, любит пофилософствовать.

Можно было уходить, но Тимофей Тимофеевич, судя по выражению его лица, склонен был продолжать разговор. Ему действительно хотелось рассказать, что в молодости он тешил себя разными надеждами, потом женился, и все пошло прахом. На жену ворчал — рожает часто. А она в ответ: «Сам виноватый». Ничего такого, что все бабы тайком делали, она не позволяла. До войны четверых сладили и после нее троих. Самый меньший еще мамкину титьку сосет. Никто не помер — не то что у цацы этой, Василия Ивановича. У него, Тимофея Тимофеевича, хоть он и худо живет, все детишки, словно боровички на опушке, крепенькие да складненькие. До самой слякоти босиком бегают и не болеют. Кабы не орава эта, он многого достиг бы. Чего именно, не может объяснить, но чувствует — достиг бы. Может, и впрямь Кольке надо в школу ходить? Грамотным все же легче жить. На учителя можно выучиться или на доктора. А вилами навоз кидать или ямы копать — дело тяжелое и не больно прибыльное. Он, к примеру, на совесть вкалывает, а начисляют с гулькин нос. Заемы, то да се — и везде наличные подавай. А где их взять-то? Без халтурки никак не обойтись, только она и выручает. Что на трудодень положат — еще не определено. В колхозной конторе покуда костяшки на счетах перекидывают. Хорошо, если прибыль будет, а если нет? Волком выть — ничего другого не остается. В прошлом году всего по триста граммов выдали. Разве на такую ораву хватит? Нет, Колька правильно решил — работать. Учителям легко говорить — учись, им за это деньги платят. Мать, конечно, хвост распушит, если сын выучится, но ведь и обстоятельства учитывать надо. Пока он только четвертинкой обходится. А вдруг опять? Колька не даст семье сгинуть. Вон он какой, одно слово — сын. Ему небось, как и другим парням, обуться-одеться хочется. Скоро девок тискать начнет — года подошли. Он, отец, это понимает…