Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

— Ладноть! — отозвалась Верка и сразу тихо спросила: — Зажечь огонь или так посидим?

— Как хочешь.

Алексей продолжал сидеть на стуле, Верка — на кровати. Ощущая сухость во рту, напряженно ждал, что будет дальше.

— Переночуем, и до свиданьица, — печально сказала Верка.

— Ты очень понравилась мне, — признался Алексей.

— Я, милок, всем мужичкам ндравлюсь.

— Не поддавайся им!

Верка помолчала.

— Как же не поддашься, когда они хочуть этого. Да и я не железная. — Она снова помолчала. — Но ты, милок, не думай, что я с первым встречным… Если бы я не по любви сходилась, то давно бы не ведала, что такое нужда. Когда война началась, мне пятнадцать годков было, и я уже тогда про любовь думала. Пожалела одного солдатика. Три письма прислал он, а потом евонный товарищ написал — убитый. Дюже сильно горевала я в тот день. При немцах не до любви было. А как освободили нас и братан на костылях пришел, ездить в Сухум стала, потому что четверо душ, сама пятая, это тебе не пустяк. Пенсию братану положили — одна смехота. Но мы не жалимся, не требуем большего, потому что видим, какой разор принес немец. Даже страшно подумать, сколько силов отдадут люди, чтобы снова наладить жизню.

— Возьми меня на Кубань! — неожиданно выпалил Алексей и подумал, что лучшего себе не пожелает.

Верка устремила на него взгляд.

— Ты это шутейно или всурьез?

— Всерьез.

Продолжая пристально смотреть на Алексея, она тихо сказала:

— Не бери грех на душу. Ежели ты сбрехнул, чтоб легла с тобой, то я и без этого согласная.

— Нет, нет! — воскликнул Алексей. — Хоть к черту на рога с тобой полезу. Одно тревожит: никакой специальности у меня нет.

— Ты, как поняла я, грамотный?

— Девять классов до армии кончил.

— Лучшего не надоть! Ниловна, председательша наша, обязательно тебя в контору посадить или ишо что-нибудь придумаеть. Но жить станем порознь. Не хочу, чтобы казачьи женки языками мололи.

— Если нужно, давай сразу распишемся!

— Про распись, милок, рано гутарить. Ишо не переспали, а ты уже пачпорт измарать печатью порешил.

— Я же от чистого сердца…

— Вижу. Но все одно поспешать не надо. Семья — сурьезное дело… Отворотись-ка, милок, раздеваться буду.

Кровать была узкой, холодной; из прохудившегося матраца сыпалась соломенная труха, колола тело. Алексей несмело поцеловал Верку, она ответила на его поцелуй и… Ничего похожего Алексей до сих не испытывал, и все, что произошло несколько минут спустя, показалось ему сказкой.

Проведя рукой по груди Алексея, Верка наткнулась на вмятину, пересеченную широким рубцом.

— Господи, — прошептала она и осторожно прикоснулась губами к тому месту, где были перебиты ребра…

В квартире было тихо — только в уборной журчала в неисправном бачке вода. Доронин уже давно не курил, но сигареты держал — на всякий случай. И вот теперь они пригодились.

Стараясь вызвать неприязнь к жене, стал вспоминать все самое плохое, что было в их жизни.

Впервые Доронин по-настоящему рассердился на Зиночку, когда она была на седьмом месяце беременности. Округлившаяся, подурневшая, жена сидела на диване и, косясь на дверь, шепотком уговаривала мужа предложить Марии Павловне обменяться комнатами. Доронин отшучивался.

— Зачем ей двадцать квадратных метров? — сердито сказала Зиночка. — Наша — в самый раз.

— Мария Павловна персональная пенсионерка.

— Подумаешь! Надо прямо сказать ей, что она почти не живет в квартире: то больница, то санаторий. А нам через два месяца тесно станет.

— Обойдемся.

— Я о ребеночке думаю.

— Пойми же, — стал терпеливо объяснять Доронин, — неудобно обращаться с такой просьбой.

— Ничего неудобного в этом нет! — возразила Зиночка. — Твоя Мария Павловна одной ногой в могиле стоит, а нам еще жить и жить.

Доронин рассвирепел, обозвал Зиночку дрянью. Она надула губы и больше не проронила ни слова. Через несколько дней весело объявила:

— Я сама договорилась с Марь Павловной. Она согласна.

Встречаясь с персональной пенсионеркой на кухне или в коридоре, Доронин каждый раз испытывал стыд. Однажды, набравшись смелости, сказал Марии Павловне, что отругал жену.

— Пустое! — Старая женщина усмехнулась и — так показалось Доронину — с жалостью посмотрела на него.

Через год она умерла. На похоронах, подталкивая мужа локтем, Зиночка возбужденно шептала:

— Народу-то, народу-то сколько! И все венки с надписями.

Во время гражданской панихиды, ощупывая взглядом людей, она жадно слушала выступавших, недоверчиво покачала головой, когда выяснилось, что Мария Павловна несколько раз разговаривала с Лениным. В расширенных от изумления глазах не было ни боли, ни скорби — одно любопытство, и Доронин, мысленно отмечая это, снисходительно думал: «Глупенькая она еще, легкомысленная».