Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

— Устроился?

— Пока нет.

Он походил по комнатам, осмотрел кухню, санузел, встроенные шкафы.

— Все мне в этом доме нравится, а полы — нет. Тут линолеум, у нас же паркет блестел, которому износу не было и не будет. Давай-ка съездим и отдерем его. Настелим — шик получится.

— Разрешат отодрать-то?

— Спрашивать не станем. Все равно дом разрушат и сожгут. А что огонь не возьмет, на свалку вывезут.

Мы договорились поехать на следующий день утром. Сойдя с трамвая, увидели над нашим двором пыльное облако, услышали тарахтенье моторов. Переглянувшись, ускорили шаг.

По двору ползали бульдозеры, лязгал ковшом экскаватор. Еще один экскаватор с многопудовой грушей на проволочном канате стоял около дома Сорокиных. На месте нашего дома возвышалась огромная гора — полусгнившие балки, доски с поблекшей краской, битый кирпич, ржавое железо. Сиротливо торчали бревна — те самые.

— Опоздали, — пробормотал Родион Трифонович и, показав взглядом на бревна, добавил: — Так и не разрешили распилить их на дрова, теперь же — сам видишь.

Круто развернувшись, бульдозер содрал боком кору с березы.

— Осторожней, ч-черт! — крикнул Оглоблин.

Чумазый бульдозерист рассмеялся.

— Зря разоряешься, отец. Эти березы выкорчевать велено. Тут восьмиэтажный дом будет стоять. А разные деревца там посадят, где архитекторы наметили.

Над домом Сорокиных медленно поднималась многопудовая груша. Прошло несколько минут, и он рассыпался. В глазах Оглоблина была боль. А я мысленно устраивался в новой квартире, я даже не предполагал, что буду постоянно вспоминать маленький уголок Замоскворечья, мой двор, это долгое, долгое эхо…

За стеной, в комнате сына, ревел стереомагнитофон, с кухни доносился приподнятый голос спортивного телекомментатора, и Доронин, еще не очнувшись от послеобеденного сна, понял: у сына гости, а жена смотрит показательные выступления фигуристов.

Откинув плед, он сел на диван-кровати, мысленно увидел табачный дым, бокалы с вином на журнальном столике, расслабленные позы молодых людей и их подружек, восседавшую на кухонной табуретке сытенькую, самоуверенную жену — легкомысленно-короткий халатик, круглые колени, полуоткрытый рот с крохотной родинкой над губой. Когда-то эта родинка волновала, теперь же вызывала раздражение. За последнее время Доронин сильно сдал, с грустью признавался сам себе: «Близка старость».

Жена не хотела считаться с этим. Она все еще была привлекательной, всячески подчеркивала это. Взять хотя бы легкомысленно-короткий халатик или джинсы, в которых она, располневшая, выглядела просто смешно. Несколько дней назад Доронин сказал ей об этом. Жена усмехнулась, перевела взгляд на сына, поблагодарила его ласковым кивком, когда он заявил, что теперь почти все женщины носят джинсы и мать смотрится в них не хуже других. Доронин не стал спорить — он давно убедился: мать и сын, что называется, спелись. В семейных спорах они всегда выступали сообща, даже тогда, когда Доронин был на сто процентов прав. Его возмущало потворство жены прихотям сына, подобострастие, с которым она встречала и провожала его гостей. Постоянно казалось: жена подлаживается под них, хочет понравиться.

Началось это еще на старой квартире. Тогда они жили в пятиэтажном доме, в малогабаритных комнатах. Самая маленькая была отведена сыну, другая служила одновременно и спальней, и гостиной. Кухня в пятиэтажном доме была — двоим не разойтись, поэтому обычно Доронин сидел в комнате, которую называли общей. Особенно остро он ощущал это, когда приходил с работы. Хотелось уединиться, почитать газеты, полистать книги, но сын включал телевизор, и приходилось смотреть всякую муру.

Три месяца назад они приобрели трехкомнатную кооперативную квартиру. Самую просторную комнату жена предоставила в полное распоряжение сына. Доронин молча согласился, хотя и подумал, что сам, когда ему было столько же лет, сколько сейчас сыну, ютился вместе с матерью в тесной комнатенке в шумной, многонаселенной квартире. В комнате поменьше была устроена спальня — жена купила великолепную кровать, трехстворчатый платяной шкаф, трюмо, поставила два низких кресла с широкими подлокотниками, повесила нарядные шторы. Третья комната, маленькая, досталась Доронину. Распахнув в нее дверь, жена с усмешечкой сказала, что теперь он может уединяться, шелестеть газетами сколько душе угодно.

«Предел мечтаний», — взволнованно подумал Доронин, оглядывая оклеенную светлыми обоями комнату. Лишних денег не было — пришлось довольствоваться той мебелью, которая стояла в старой квартире. Кроме испачканного чернильными пятнами письменного стола и диван-кровати, служившей почти десять лет брачным ложем, он взял два стула с выцветшей, но вполне прочной обивкой. Знакомый столяр пообещал соорудить стеллаж от пола до потолка. Узнав об этом, жена посоветовала купить чешские полки.