Акмурат Широв - Сад неведения

— Пойми, это лучше и чище, чем заниматься... — уговаривал Баймет.

— Чем? — не понял Бакы и, когда он объяснил, удивился: — Зачем этим заниматься, надо заниматься уроками!

Баймет обалдел:

— Разве у тебя не бывает желания?

— Какого?

— Смутного такого. Не хочется прикоснуться к девчонке?

— При чем тут девчонки? Ты же сейчас...

— Дурак! Они все одной породы!

О девчонке одной он грезил, но грезы были иного плана.

— В теле скапливается плохая кровь, надо от нее избавляться время от времени. А то выскочат прыщи.

— Как? — обиделся Бакы.

— Слушай ты, странный малый! Не ослаблено ли в тебе мужское? Или ты такой лицемер? Ханжа? Всех бы таких в одну яму, засыпать землей и еще утрамбовать сверху! Это бывает у всех подростков. Если нет — ненормально, понял? Лечиться надо!

Бакы не на шутку перепугался. Это могло вызвать в нем очередную неуверенность. Читать об этом негде, про это ничего не печатают — закрытая тема, что ли, посоветоваться не с кем, да и стыдно. Баймет везде всем потом говорил, что Бакы неполноценный.

Баймет встал, отряхнул брюки:

— Ладно, подожди меня, я пойду, если ты не хочешь!

Бакы не хотел, он знал: там глубокая страшная яма, и Баймет его толкает в нее.

Баймет пошел по грядке, осторожно ступая по раскаленной земле босыми ногами. На грядке росли «железные колючки». Занозил пятку, приподняв ногу, вынул и двинулся дальше. Дошел до другого хаята й отвел локтями камыши.

Если целоваться, то Бакы хотел бы с Ниной, медсестрой. Как-то вечером он встретил ее в саду на одной из малолюдных аллей. Она сидела с Аликом, сыном местного начальника. Все лучшие девушки городка почему-то любили сидеть с ним. Бакы вдруг обидно стало, что его папа занимает пост ниже, чем папа Алика.

Нина была в шелковой юбке, в которой он ее никогда не видел. Такой алый скользкий шелк с изящными складками. Алик держал ее руку в своей, а другая его рука лежала по-хозяйски на этом шелку.

Повернуть назад уже невозможно. Нина увидела его. Она смотрела, улыбаясь, в его сторону, а сама отвечала Алику, шептавшему ей что-то в ушко. Бакы засомневался: видит ли она его? Потому что Нина вдруг оторвала от Бакы взгляд и, обиженно поджав губы, кинула Алику в лицо: «Нет!»

Он прошел мимо и оглянулся. Нина смотрела вниз. Алик, наверно, обидел ее. Все внутри сжалось в напряжении, сопровождаемом сильным сердцебиением. Он не сразу понял, что это ненависть.

Неужели снадобье Зулейки ударило в голову?

Клокотавшая в нем сила бросила его вперед. Не выдержав, он еще раз оглянулся и увидел: голова Нины слегка опрокинута назад. На светлом ее лице сидят черные мухи — усы Алика. Щеки Нины алеют в сиянии заката. Алик делает глотательные движения, шевеля крылышками усов, как пьет кот из плошки.

Ненависть сменилась смятением.

На площади было пустынно.

В это время все сидели дома за ужином, после работы, перед кино. Лишь перед почтой сидел на стуле сторож, уткнувшись в газету.

Навстречу ему шел младший брат Алика Эрик, гоняя перед собой пустую консервную банку. Эрик был одним из видных парней школы, спортсмен, активист, певец. Пел он неизменно одну и ту же песню «Орленок», поэтому и прозвище ему дали Орленок.

По улице каталась взад-вперед на велосипеде неуклюжая, хромая Люся из интерната, дочь свинопаски, заигрывая с Эриком. Чем они нравились девчонкам, эти братья? Орленок учился на два класса выше Бакы.

Когда поравнялись, Эрик подмигнул ему, а потом высокомерно кивнул на Люсю, при этом густо краснея. Ясное дело, и Эрик заигрывает с ней, но стесняется Бакы, считает ниже своего достоинства заигрывать с дурнушкой.

В это время Люся проехала мимо. Неожиданно для себя Бакы прыгнул на багажник. Ей сразу стало тяжело крутить педали. Они уже отъехали от обалдевшего Эрика.

— Слезай! — сказала Люся.— Мальчишка!

— Давай я тебя покатаю,— предложил Бакы. Велосипед остановился, она слезла, он взял руль и, разогнавшись, перекинул ногу за раму. Люся села на багажник, боясь за велосипед, который, по-видимому, одолжили ей покататься.

Он сперва быстро поехал по дороге, а потом резко свернул за сараи.

Люся брыкалась, щекотала его сзади, смеясь:

— Мальчишка! Мальчонок! Куда ты, остановись! Но он успел свернуть за густой лес сараев и уборных.

Колеса завязли в песке, они упали. У нее обнажилась нога. Он заметил изъян ее ноги, отчего она хромала. Ноги до колен были в жестком пушке, выше — гладко и бело.

Он приблизился к ней, целясь в губы, намереваясь чмокнуть. Но она с готовностью раскрыла рот, и он попал в холодные зубы, в несвежие вязкие слюни. Ему сразу стало скверно.