Акмурат Широв - Сад неведения

Одну из девушек, самую красивую, казах увезет потом на свою родину. «В дикую степь! — осуждали девушку, сидя за чаем, женщины, забыв о том, что сами — жительницы пустыни.— Так ей и надо! Пусть помучается в юртах!» — забыв о том, что сами недавно вырвались из глиняных кибиток.

Инженер был интеллигентным, образованным, и во всех смыслах превосходил парней городка. «Расовый недостаток скрашивает культурным достоинством!» — объяснил Пузанчик.

— Разве узкие глаза недостаток? — спросил Бакы, забеспокоившись: вдруг и у него глаза узкие?

— Да нет,— почему-то сердито ответил Пузанок— Разве у него не может быть таких соображений? Я имею в виду психологию расовых ощущений. Вообще-то проблемы нет! Это я особо подчеркиваю!

— Дядя,— осторожно спросил Бакы.— А мы к какой расе относимся?

— Пшеничного цвета.

Ответ не удовлетворил:

— Это какая раса?

— Южная ветвь белой расы.

— Но мы же не белые?

— Просто мы загорелые.

В районном суде работал секретарем-исполнителем черный, как негр, парень. Снимал комнату в доме напротив школьного корпуса. По утрам ребята видели, как, едва встав с постели, он выбегает во двор и трет лицо снегом, а потом, переодевшись, выходит и чистит сапоги гуталином. Парень приехал из далекого села и устроился пока на первое свободное место, в расчете продвинуться со временем по службе. «Чистит лицо снегом, хочет побелеть?» — шутили ребята. Скоро исчез. И опять шутили: «Так и не побелел, уехал в село!»

Через много лет Бакы встретится с ним и сразу узнает его. Тогда он приехал в родной городок, и друзья детства вытащили на рыбалку.

Впихнув машину в камыши, сели на берегу дренажного канала. Вечерело, вокруг совхозные поля, жрут комары — что за прелесть в этом, он не понимал. Пили из полных пиал теплую водку, запивали теплой водой, отдающей машинным маслом, закусывали немытыми помидорами и зеленым луком из совхозного огорода, сидели на обожженных дневным солнцем комьях глины. Когда было выпито столько, что укусы комаров уже не чувствовались, к ним подкатили двое на мотоцикле, бригадир местный и тракторист. Трактористом оказался тот черный парень — да, так и не побелел. И Бакы вспомнил:

— Помнишь, как ты натирался снегом?

— Чтоб побелеть? — засмеялся он и вдруг погрустнел.— А я так вот трактористом и остался. Не повезло мне, друг. Было честолюбие, желание добиться успеха в жизни, быть красивым. Ничего не вышло.

— Если бы так страстно не хотел успеха, не чистил лицо снегом, может, и ты достиг бы чего, как мы! — подтрунил над ним один из ребят.

Тракторист сидел подавленный, а друзья Бакы вовсю веселились, хвастались. Еще бы! Каждый из них что-то значил в районе!

— Не грусти,— сказал ему Бакы.— Что может быть лучше, чем пахать землю. Ты ближе к земле, к сути, делаешь самое главное дело, чистое. Нужно это осознать, тогда грусть пройдет. И вообще надо любить свою судьбу.

Но Бакы видел, что не убедил его.

Белые люди стояли у буфета. Женщина преданно прижималась к мужчине обнаженным локтем. И плечи, и колени ее, округлые, как белая булка, обнажены, загар еще не коснулся молочной кожи. На ней не больше метра нежного прозрачного крепдешина. «Срам!» — отворачивались в сторону проходившие мимо женщины, закутанные плотной материей до пят, до запястьев, до шей. А мужья подшучивали: «Учились бы экономить материал, как жена врача!»

Врач, попавший в это захолустье по распределению, был высок, спортивен, светловолос, а одет лучше, чем казах. Он стоял с прекрасной своей женой в очереди, чтоб купить пачку хороших сигарет, а жене-богине — шоколад.

Бакы и Сур стояли за ними, чтобы вымолить у буфетчика пачку дешевых сигарет. Из заднего кармана отлично отутюженных брюк врача выглядывали червонцы, совершенно новенькие, красные, — так и жалили, как шмели. «Смотри, можно спокойно вынуть, незаметно, и смыться в темные аллеи!» — прошептал Сур. Бакы едва сдерживался от жуткого соблазна, жгучего греха. Сур тыкал ему в бок: «Ну, чего ты, давай!»

Закрыв глаза, он медленно протянул руку, и в последний момент отдернул, сильно обжегшись. В кармане врача были не червонцы, а жар, горящие угли, они обожгли. Бакы отскочил от буфета на несколько шагов, потряхивая рукой, потом сунул пальцы в рот, а когда, вынув, посмотрел, на них были волдыри.

— Видишь, какое извращенное представление создают! — сказал Пузанчик, ткнув пальцем в книгу.— Кто это пишет? Зачем? Черный человек это пишет, чтобы рассорить народы! Черная цель у него: натравить народы друг на друга и погреть на этом руки. Видишь, как тонко подает: стреляет в одну цель, чтоб рикошетом попало в другую. Я бы его убил, гада! А ведь это не трудно: поехал в Москву, узнал адрес, подкараулил в подъезде и... Древние народы, молодые народы! Чем же дряхлым быть лучше? Молодость — это же хорошо! До нас здесь жили иранцы, жили скученно в городах, занимались земледелием. Но разве это значит, что они были культурнее нас, степняков? Видишь, как он нас назвал! Что, у нас не было своей кочевой культуры? Мы, оказывается, степняки! Мы — юная, бесхитростная, светлая сила — пришли из благоуханных степных просторов и влили родниковую алтайскую, байкальскую свежесть в затхлые пруды их городов, потонувших в излишествах, рутине, грехах! У тюрков была своя высшая миссия!