Наталья Галкина - Ошибки рыб

Деревянные туалеты, чистые, вымытые, заканчивающиеся кладовками. Лестницы на чердак.

Снова проходит Маша с букетом с тувинской фотографии из экспедиции Грача, не хватает только соседок по фотографии: Савиновой и Жанны (тоже с букетами). В экспедициях Грача бывал не единожды Шойгу; Маша напоминает мне об этом, говоря, что инопланетная туча исчезла, катастрофа отменяется, МЧС не вызывали.

Курзал возле узкоколейки, похожий на курзал Сестрорецка, замерший за деревьями, лиственными и хвойными. На верхушках елей искрят огни святого Эльма, дождь превращается в грозу, неземную, пугающую. Страх перед этой грозою.

Но я уже знаю, что вижу сон, и сон рассеивается понемногу под разговоры.

— Вся советская жизнь — затянувшийся сон Веры Павловны. Кошмар, так сказать, вековое сновидение выдуманной передовой женщины.

— Литература иногда представляется мне вредным занятием.

— А от кого, скажите вы мне, из русских писателей меньше вреда?

— Кто побездарней, от того и меньше.

Дождь прекращается, одеяло падает, как занавес, Челомытня исчезает, я остаюсь.

Переводчики собирают небольшие коллекции ляпов, нелепостей и опечаток. Любимая опечатка одной из известных переводчиц: «наглосаксонская литература».

— Англ, англ! — кричал младенец, протягивая ручку.

Маменька пояснила:

— Он просит ангела с елки и луну с неба.

А тетушка предположила:

— Может, он думает, что луна — это нимб?

— К своему удивлению, — сказала я Хану Манувахову, — я поняла, что три моих любимых литературных героя — Хаджи Рахим, Дерсу Узала и Ходжа Насреддин.

— А мои три любимых героя, скажу я тебе, — сказал мне Хан, — князь Мышкин, Дон Кихот и протопоп Аввакум.

Где эта невидимая волшебница-телефонистка времен изобретения телефона, к которой взывали сильные мира сего: «Барышня, барышня, соедините меня со Смольным!»?

Она исчезла, но по-прежнему спешит на свидание и соединяет всех со всеми наобум святых.

В квартире Вдовиной только что поставили телефон (в конце 50-х?), он тут же зазвонил, Раиса взяла трубку и услышала:

— Это хомутатор? Это хомутатор?

— Нет, это частная фатера, — ответила она.

Нам на Тверскую постоянно звонили пациенты, путая нас то с поликлиникой, то с госпиталем.

— Когда вам можно принести анализы? — спросили меня на заре.

— В любое время, — отвечала я, — но почему именно нам?

Однажды ночью усталый голос сказал мне:

— Муза, я Пчелин.

А Федерико Гамба позвонил вечером, соединили его должным образом, слышно было великолепно, он поздравил меня с днем рождения, и я спросила:

— Где ты?

— В поезде, — отвечал он.

— А куда идет поезд?

— Поезд идет в Венецию.

А вот еще несколько слов о телефонной сети.

Старому одинокому петербургскому интеллигенту тоже только что установили телефон без коммутатора.

Улыбаясь, он с удовольствием представляет себе, как сообщит эту приятную новость друзьям, быстро темнеет, за окном ветер, снег, телефон звонит, и в трубке выразительный голос влюбленной молодой женщины произносит:

— Я выхожу…

Глядя в заоконную вьюгу, абонент-неофит заговорщицки отвечает:

— Я тоже!

И кладет трубку.

Хан Манувахов, учась в Политехническом, должен был, как прочие студенты, сдавать нормы ГТО. Пришлось ему впервые в жизни встать на лыжи. Задыхаясь, шел он по снегу в указанном направлении; тут сзади нагнал его лыжник и крикнул:

— Лыжню!

Хан продолжал идти, не отвечая.

— Лыжню!

После третьего оклика Хан сел в снег, снял лыжу, протянул ее наступавшему ему на пятки и сказал:

— На, раз так тебе надо. На двух еле иду, как на одной пойду?!

После смерти матушки приехала к нам на дачу любимая тетушка Изабелла, и стали мы с ней старые фотографии разбирать, некоторые настолько старые (XIX века), что я понятия не имела, кто на них запечатлен.

Вот уже обрели имена двоюродные тетки, двоюродный (польско-белорусский) дед на коне (усы, фуражка) возле деревянного дома за деревьями, Тверской губернии волостной писарь (тоже двоюродный дед), владелец огромной библиотеки («Тургенев там в избе на полках стоял, Чехов, Лесков, Жюль Верн», — рассказывала тетушка). Тут попалось нам фото, на коем сидел в кресле седобородый коренастый человек в кубанке, грудь в орденах и медалях; у ног его на скамеечке глядел вдаль мальчик в матроске и бескозырке, рядом смотрела в сторону светлокосая светлоглазая девочка-подросток, а сзади стояла юная, талия рюмочкой, но совершенно узнаваемая прабабушка моя — Глафира Николаевна, баба Глаша.