Наталья Галкина - Ошибки рыб

Еще через полгода я получила открытку из Италии с оцифрованной римской ведутой, ни конверта, ни адреса, кто-то бросил послание в мой почтовый ящик. На обороте печатными буквами было написано:

ВСЮ ПЫЛЬ НЕ ВЫТРЕШЬ

Тут меня наконец отпустило, я поздоровалась с Виорелом на расстоянии, где бы он ни был.

Он покивал мне в ответ.

Теперь время от времени я стала обращаться к нему мысленно с сообщением, замечанием, за советом, просто так, и мне казалось, что он мне отвечает. Позже, много позже, когда я не была уже столь уверена, что он жив, он продолжал мне отвечать, я представляла его себе таким, каким увидела при нашей встрече или при нашем прощании. Мне всегда становилось легче от виртуальной улыбки его.

Я уже писала дипломную работу, когда родители отправили меня на дачу посадить подаренные соседкою луковицы тюльпанов; управившись со своей рабаткой, я помыла руки, пошла запирать дом и, проверяя, закрыты ли комнаты, включила на секунду радио: работает? не работает?

Старенький приемник с пластмассовым рельефом ростральных колонн внятно произнес: «…на своей яхте „Альбертина“ при загадочных обстоятельствах погиб мультимиллионер, бывший гражданин СССР Петр Переверзев. Ведется следствие».

В электричке было нехолодно, но меня знобило, я не верила, что Виорел и впрямь мог убить кого бы то ни было, но слова его звучали у меня в ушах, и почему-то я думала о том, успел ли прикупить себе покойный группу фанатов, кто будет хозяином Лабораццо, какая участь ждет живцов. Они плавали в воображении моем, комки, куски, недотыкомки, неудачные опыты, недоноски, фрагменты, мне всех их было жаль, особенно спасшую меня Калипсо. Вагон был набит под завязку, ехали усталые, озабоченные, бедно одетые люди, обобранные патрициями плебеи, сквозь судьбы которых эти самые патриции перли автостопом. Шли контролеры, я хлюпала носом, куда-то подевался платок, ни платка, ни билета не найти, ни билета, ни платка нет, и нет мира под оливами.

Телефона у нас не было.

Отец мой родился в Питере в семье потомственных рабочих. Со временем последние два слова становились всё непонятнее; однажды прозвучал по радио голос взволнованного обиженного человека: «Я потомственный блокадник!»

Детство мое и юность прошли в квартире (принадлежавшей вроде бы еще прадедушке) на Н-ской улице (так называла нашу улицу М-ского бабушка); квартира была отдельная, пятикомнатная, но на жаргоне коммунальных служб «без удобств», — не подумайте чего, туалет имелся, просто ванная отсутствовала, и размещалось наше родовое гнездо в полуподвале, чтобы не сказать — в подвале: с прадедушкиных времен культурный слой, подымавшийся к окнам, подобно вышедшей из берегов невской воде, погружал мое родное жилище в землю.

Отсутствие ванной нас не особо смущало, постоянно плескались в шайках, тазах, корытах, любили огромный облупившийся эмалированный голубой кувшин, да и общественные бани обретались сравнительно недалеко (это теперь, как я выяснил, приехав в город детства на неделю, их превратили в неясного назначения заведение под названием то ли «Сувенир», то ли «Сутенер»), меня туда водили сызмальства, сначала мама с бабушкой и сестрой в женское отделение, потом отец с брательниками в мужское. Я обожал кафель, лавки, ящички для одежды в раздевалке, но особой моей любовью был, само собой, находившийся во времени между мытьем («полным помоем», как банщик дядя Коля выражался) и выходом из терм автомат с лимонадом: стакан в приямок, монета в прорезь — и на тебе! а пена! а пузырьки! и вкус лимона несравненный!

— Вот древнегреческий философ, — острил отец, — говаривал: все течет, все меняется; а у нашего управдома пять лет крыша течет — и ничего не меняется.

Острота была довоенная, в былую эпоху за такие шуточки можно было и в лагерь загреметь при правильно написанном доносе. «Вы за что сидите?» — «За лень свою». — «Как так? Норму не выполняли?» — «Да с соседом после бани пива попили, анекдоты рассказывали, разошлись, он на меня донос настрочил, а я на него поленился». Про «за что сидите?» мне нравился еще один старый анекдот:

— Вы за что сидите?

— Я ругал Карла Радека. А вы за что сидите?

— Я хвалил Карла Радека. А вы, гражданин, за что?

— А я Карл Радек.

Полная выдумка, скажу я вам, Карл Радек нисколечко нигде не сидел, его сразу шлепнули.

Не знаю, как насчет крыши, она крышевала жильцов шестого этажа; а наш-то полуподвал, помаленьку опускаясь, тяготея к топи блат, воспетой поэтом, превращался в нежилой фонд. Печи, которые я еще помнил топящимися, увеселяющими нас живым греющим игривым огнем, заглохли, умерли, превратились в, извините за новомодное выражение, инсталляции, батареи с топью блат не управлялись, сырость чахоточная поползла из видимых и невидимых щелей, а из неведомых подвалов ниже подвала, из тайных царств, полезли крысы. Крыс ничто не брало. То ли крысиный яд был бракованный, просроченный, то ли мы имели дело с мутантами, хававшими радиационные отходы потаенных городских НИИ, то ли крысиные инструктора переигрывали людских дератизаторов, но сыр из крысоловок и капканов пожирался хвостатыми бойцами невидимого фронта регулярно, жрали муку с гипсом да толченым стеклом почем зря, точно факиры, и хоть бы хны.