Наталья Галкина: Корабль и другие истории

Среди моих знакомых инопланетян были и пришельцы из других Галактик. Они очень удачно и успешно притворялись людьми. Мне кажется, их настольной книгой (хотя они тщательно это скрывали) была «Моя жизнь в искусстве» К. С. Станиславского. Я втайне восторгалась их мужеством; представьте себе, что вы учитесь в театральном институте или в институте культуры и отдыха и играете этюд очередной, в котором предложено вам быть огурцом (в частности, плетете вы про зреющие семечки и про бродящие в вас соки); а теперь вообразите, что вам предложено быть огурцом неделю; год; две пятилетки; каково? А огурцом человеку, доложу я вам, гораздо легче состоять, чем человеком нечеловеку. Это аксиома. Труднее всего, конечно, образцам из другой галактики не жабры или щупальца скрыть, а умственные способности. Пластическая метаморфоза — дело наживное, даже и в наших палестинах занюханных и ойкуменах дурацких наличествуют рудименты ее, т. е., культуризм, бодибилдинг, диета (то, на чем сидят, из пяти букв, кроссворд) и пластическая хирургия (да, да, вот растолкайте и экзаменуйте: достижения цивилизации? — не дрогнув, отрапортую: пластическая хирургия и пластиковая бомба!) А вот все время делать вид, что не только ни мыслишки ничьей прочитать не можешь, но и у самого-то полторы, да и те едва по слогам с помощью логопеда, — это нечто запредельное. Но, признаться, хоть втайне я и восторгалась и от души сочувствовала, мелькало: а что ты вообще тут делаешь, исследователь хренов, я тебе не мышь, ты мне сам морская свинка.

Собрались домовые на конференцию. Тема: «Есть ли у домовых свобода воли?» Докладчик и оппоненты спорили согласно сценарию. Остальные кто в лес, кто по дрова. Хотя какой лес. Какие дрова. Раньше, во дворе дрова, во дворах были. При Сталине. Прямо поленницы. Странно, почему грешников, как в доброе старое время, никто жечь не допер. То ли эпоха стояла моложе средневековья на дворе, то ли дрова экономили. Да. В итоге приняли резолюцию: «Нет и не надо». И все подписались. Кто неграмотный, отпечаток пальца или копыта поставил или какую-нибудь гадость нарисовал. И действительно, зачем домовым свобода воли? особенно надомным. Подовинникам еще туда-сюда. Дурной пример перед глазами: вон до чего человек дошел с этой самой свободой этой самой воли, что хочу, то и ворочу; всю функцию свою потерял. С тем и разошлись.

Один домовой по ошибке в новом районе заселился в квартиру одного инопланетянина, который притворялся человеком. Никак ужиться не могли. Наконец, за закрытыми дверьми, чтобы никто не узнал, стали вместе пить. И даже в таком интимном времепрепровождении с большим трудом общий язык находили, хотя и старались. Инопланетянин домовому, чтобы его уважить, на толчке вместо стопки наперсток купил, эргономически соответствующий. А домовой, как выпьет, всё просит инопланетянина: полетай да полетай. Инопланетянин взлетал с трудом, потолок-то низкий; взлетит, паука с потолка турнет; а потом сидят с домовым и плачут, если не поют. Хотя, если поют, то каждый свое: домовой про ветхую избенку, а инопланетянин про покинутую во имя процветания Вселенной иную планету. Обиженный паук в вентканале слушает и думает: ну, и катились бы в те места, о которых поете, нечисть купчинская.

Влюбился атлант в кариатиду. Вот только голову к ней повернуть не может, на соседний балкон смотрит, на соседнего атланта, согласно фантазии архитектора. Кариатида думает: что ж он всё на соседа пялится, неужели сексуальное меньшинство представляет? Атлант думает в ответ: ничуть не бывало. И потом думает свое: какая ты, Ариадна, красавица. И тут уже кариатида думает в ответ: я не Ариадна, а Олимпиада. Штукатурка местами отваливается, атлант мечтает: хоть бы дом на капремонт пошел, может, я бы под шумок к ней голову бы и повернул, согласно фантазии реставратора. А у кариатиды мизинчик отвалился, по лицу дождь стекает, тоскует она: будет тебе капремонт, жди, лет через сто.

На пустырь у Сенной напротив Лавры Вяземской села летающая тарелка. Пьяный бомж возьми да и высунься из заколоченного окна в доме напротив, да для контакту ей и закричи: «Смотри, сука, глядь, щи расплещешь!» И рукою махал с воблою в знак приветствия, хотя вобла нынче большая редкость. Тарелка его действия по невежеству приняла за агрессивные выпады и сдуру аннигилировалась, как корова языком слизнула. Невезучее место Сенная Площадь.

Большевики боялись, что Александр Второй скульптора Трубецкого, так называемое Пугало, в качестве Медного Всадника будет за ними по городу гоняться. Переплавить Пугало себя не давало. Чуть что, на дыбы и в лоб насмерть. В остальном стояло смирно. В итоге, на закрытый двор его упрятали и на ворота замок навесили. Как советская власть кончится, так конника с толстозадым конем, Пугало то есть, на место прежнее вернут. Но вообще мудрость свою власти проявляли: ни одной конной статуи во избежание не установили. Все пешком. Или сидят, что предпочтительнее. Пусть бегает, в случае чего. Вождь, правда, как бы на броневике, и шанс кататься у него имеется, оно конечно. Да что-то не катается. Или откатался в довоенное десятилетие. Ходят слухи, что лютовал по ночам с особой жестокостью, и его свинка египетская эзотерическими заклинаниями обездвижела за то навеки. Так что теперь у нас пока всё хорошо, городские сумасшедшие скульптурами не преследуются, а в воробьиные ночи одни кариатиды летают, да и те редко в окна заглядывают.