Мюриель Барбери - Элегантность ёжика [litres]

– Вы знаете, что такое азуки? – спросил вдруг Какуро.

– Горы в Киото… – Я улыбнулась этому воспоминанию о каплях вечности.

– Что-что? – переспросил он.

– Горы в Киото такого же сизого цвета, как фасоль азуки. – Я попыталась говорить не так бессвязно.

– Ах да, это ведь из какого-то фильма? – спросил Какуро.

– Из «Сестер Мунаката», сцена в самом конце.

– Я его видел, только очень давно, и плохо помню.

– И камелию в храме на мху, наверное, не помните?

– Нет. Но теперь охотно посмотрел бы этот фильм еще раз. Что, если как-нибудь на днях мы это сделаем вместе?

– У меня есть кассета, – сказала я. – Я ее еще не сдала в библиотеку.

– Может, в выходные?

– А у вас есть видеомагнитофон? – спросила я.

Он улыбнулся:

– Есть.

– Тогда договорились. Только давайте условимся: будем смотреть фильм за чаем, а сладкое я принесу с собой.

– Договорились!

Ужин продолжался, мы все болтали и болтали, забыв о времени и светских условностях и потягивая какой-то чудной отвар со вкусом водорослей. Мне, как нетрудно догадаться, пришлось еще раз навестить комнатку с белоснежным стульчаком и солнечным паласом. На этот раз, наученная опытом, я выбрала кнопку с одним лотосом и восприняла Confutatis с невозмутимостью посвященных. Что подкупает и ошеломляет в Какуро Одзу, так это сочетание юношеской непосредственности и задора с мудрой добротой и вниманием. Я никогда не видела, чтоб человек смотрел на мир вот так, со снисхождением и любопытством; все, кого я знаю, относятся к нему иначе: беззлобно и недоверчиво (как Мануэла), беззлобно и доверчиво (как Олимпия) или же злобно и нагло (как все остальные). А тут – такой восхитительный букет великодушия, азарта и трезвости.

Наконец мне на глаза попались часы.

Уже три!

Я вскочила как ошпаренная:

– Боже мой, вы знаете, сколько времени?

Какуро тоже посмотрел на часы, потом на меня и обеспокоенно сказал:

– Вам рано вставать, а я совсем забыл. Мне-то что, я давно не работаю. И как же вы теперь?

– Да ничего, – ответила я, – но я должна хоть чуточку поспать.

Не говорить же ему, что хоть я уже не молода, а старики, как принято считать, спят очень мало, но мне нужно продрыхнуть часов восемь, не меньше, чтоб у меня варила голова.

У порога Какуро простился:

– До воскресенья.

– Спасибо за прекрасный вечер, – сказала я, – я очень вам благодарна.

– Это вам спасибо, – ответил он. – Мне давно не выпадало случая так посмеяться и так приятно побеседовать. Я провожу вас вниз?

– Нет, спасибо, не нужно! – Вдруг да наткнешься на лестнице на какого-нибудь там Пальера! – Значит, до воскресенья. А может, увидимся и раньше.

– Спасибо вам, Рене, – повторил Какуро с радостной детской улыбкой.

Войдя домой, я прислонилась спиной к двери, посмотрела на Льва, который валялся в кресле перед телевизором и храпел, как забулдыга, и, не веря себе, подумала: впервые в жизни у меня появился друг.

И тогда – летний дождь.

Незабываемый летний дождь.

Вот мы идем-идем по жизни, как по длинному коридору.

Надо купить кошачий корм… вы не видели мой самокат, опять его украли, в третий раз… а ливень-то – темно, как ночью… сеанс ровно в час, мы как раз успеваем… сними пальто… чашечку крепкого чая… вечернее затишье… может, все мы больны, оттого что у нас слишком много всего… и каждого надо подмазать… дурехи корчат из себя бесстыдниц… смотри-ка, снег пошел… а эти цветы… как они называются… бедная девочка мочилась где попало… осеннее небо – какая тоска… дни стали такие короткие… почему мусор воняет на весь двор… всему свое время… я не очень-то с ними водилась… обыкновенная семья… как азуки… мой сын говорит, что все к ю тайцы страшно привередливые… как зовут его кошек… вы не могли бы получить пакеты из химчистки… как надоело, каждый раз одно и то же: рождественская суматоха, песенки, подарки… хоть корочку, да на красивом блюде… у него капля на носу… еще нет десяти, а такая жара… бросаю в супчик меленько нарезанные шампиньоны, и мы едим вдвоем… да еще выгребай ее грязные трусы из-под кровати… хорошо бы сменить обои…

И вдруг – летний дождь…

Знаете ли вы, что это такое – летний дождь?

Это когда летнее небо взрывается чистейшей красотой и благоговейный страх охватывает душу – ей страшно чувствовать себя столь малой посреди божественной стихии, столь хрупкой, пораженной величием происходящего, ошеломленной, зачарованной и восхищенной этой вселенской мощью.