Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Haben Sie was zu essen? — закричал на нее фельдфебель. — Speck? [26] У вас есть какая-нибудь еда? Шпик? (нем.)

Старуха не расслышала.

— Погоди! — Она остановила на нем суровый неумолимый взгляд. — Погоди, ужо придет рус!

— Was, du altes Luder? [27] Что, старая падаль? (нем.)

— Рус придет!

Холодный воздух задрожал от гула самолетов.

Фельдфебель пинком выбил из рук Митуховой книгу и вышел с солдатами во двор. Сердито посмотрел на них, гурьбой ринувшихся к сараю.

В воздухе внезапно раздалось оглушительное гудение, подобно смерчу обрушилось оно на двор Митухов и заставило фельдфебеля метнуться вслед за солдатами в сарай.

Гул самолетов обрушился на двор и сад Митухов, на Петрову Залежь за садом, у дороги в глубокой выемке.

Бета, Адамова жена, затаившись с детьми в окопе, совсем распласталась в воде и грязи. Детей она укрыла темно-синей и светло-зеленой шалями.

Воздух прострочило пулеметной очередью, грохот и гул двух взрывов потрясли землю, и не успела Бета опомниться, как в наступившую было тишину снова ворвалось гудение самолетов и треск пулеметов — град пуль посыпался на рухнувший сарай и амбар Митухов. Пули прошили обломки сарая и амбара, прошили хлев, а в хлеву — тушу уже убитой коровы.

Гудение самолетов то смолкало, то вновь усиливалось, со стороны деревни послышались два взрыва и стрекот пулемета, наступила тишина, и до слуха Беты донесся рев голодной и переполошенной скотины.

Молчаны опустели, их словно вымело. Люди попрятались в домах, в чуланах и погребах. Перед школой, где уже не было ни комендатуры Шримма, ни инженера Митуха, ни молчанских заложников — мужиков и подростков, которых набралось всего одиннадцать вместо девяноста, — лежали груды обломков от четырех худых повозок и четыре пары убитых лошадей. Убило и великолепных гнедых старосты. Ревела привязанная скотина, и больше никаких признаков жизни, только постепенно уходили минуты истекших лет, месяцев, недель, дней и часов.

Время близилось к половине шестого.

Куранты на башне костела присоединились к хору ревущей скотины и старческим, хриплым голосом пробили один раз. Это был их последний звук, через одну-две минуты раздался свист снаряда, минуту спустя — второго, и верхушка башни вместе с курантами рухнула, подняв столб пыли, и рассыпалась по зеленеющей весенней лужайке у костела, по крыше дома священника и в саду, среди сливовых деревьев, запущенных, обросших седым лишайником. Детали часового механизма повисли на сливе вместе с циферблатом, который показывал тридцать две минуты шестого.

На дворе Митухов все двери настежь, окна без стекол, выбитых, когда летучая смерть настигла фельдфебеля и его солдат.

Старая Митухова сидела на стуле у кровати, сложив на коленях старчески желтые руки в голубых прожилках. Запавшие глаза старухи, недобрые, неумолимые, неподвижные и ненавидящие, опустошенные старостью, были устремлены к дверям — там мелькнула чья-то тень.

В дверях появилась фигура мужчины, такого высокого, что казалось, будто он, пригнувшись, подпирает головой дверную притолоку. В фуражке, в длинной, по голенища, маскировочной плащ-палатке в зелено-коричневых разводах, в руках длинноствольный ручной пулемет с большим круглым диском.

— Ты русский?

— Да, бабушка.

В провалах глаз древней, глухой Митуховой, которая не услышала ни звука, блеснула слабая усмешка.

— Погоди, ужо придет германец!

— А-а, ничего, не бойся, бабушка! — Ему пришлось поднять ствол пулемета, чтобы пройти в комнату. Он вошел, и, когда старуха Митухова увидела, что он смеется и все что-то говорит и говорит, улыбнулась и она, не чувствуя, что из глаз текут слезы. Он нагнулся, поднял ее книжку, вложил ей в руки, улыбнулся во все лицо, пышущее здоровьем, и вышел во двор.

Двор Митухов и соседние дворы постепенно заполнялись советскими солдатами, они шли из пригородных деревень — из Липника, Малых и Больших Гамров.

Немцы (их оставалось еще порядочно) уже не пытались убежать, а только прятались за домами и, если удавалось найти спасительное укрытие, отстреливались.

Волнами прокатывалась пушечная пальба, автоматные и пулеметные очереди, всплески пуль, взрывы гранат, чередуясь с паузами бездонной тишины и одиночных выстрелов и взрывов.

Начальник молчанского гарнизона, обер-лейтенант Вальтер Шримм, отступал с офицерами, унтер-офицерами и солдатами. Он был уже за Молчанами, на Монаховой Пустоши, в дорожной выемке, которая пролегла через молчанские земли мимо сосновых боров и буковых лесов в Ракитовцы. Высокие склоны дороги были укреплены дерниной и засажены терновником, шиповником и боярышником. По дороге быстро шагали четверо немецких солдат, за ними — инженер Митух, за Митухом — обер-лейтенант Шримм. Позади Шримма еще двое солдат, потом молчанские мужики и подростки, среди них и Колкар, и замыкали процессию пятьдесят солдат, с ними два лейтенанта и унтер-офицеры. Такое построение получилось само собой — так выходили со школьного двора. Шримм уже отрешился от тревог и жалости и беспокоился только о собственной судьбе: удастся ли продолжить бегство от войны и поможет ли оружие добраться до вожделенного мира целым и невредимым? Об организованном отступлении не могло быть и речи, оставалось только бежать. Ему не было жалко ни тощих, облезлых кляч штирийских, ни повозок на высоких колесах с тонким ободом, ни снаряжения, ни двадцати голов ревущего скота на школьном дворе. Никакого сострадания не чувствовал он и к своим солдатам, которые в одиночку и по своему усмотрению оборонялись или сдавались в плен. Всего этого он уже навидался… Шримм шагал позади Митуха, полностью оправившись от смятения, владевшего им в Молчанах, и зная, как поступит дальше. Немного погодя прикажет перестроиться и расставит Митуха с остальными заложниками в ином порядке, а когда отпадет необходимость прикрывать ими подразделение от русских и партизан, прикажет их расстрелять. Хотя и нельзя поручиться за свою жизнь, убивая других, он все же сделает это, потому что иногда убить бывает так же просто, как разлить вино по бокалам. Давно следовало расправиться с населением Молчан. Штаб отступил — может, и Гизела ушла с ним… А может, ждет его. Возможно, с ней ничего не случилось… Он спешил, временами бежал, и спина у него взмокла от пота.