Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

Некоторые из них со знанием дела ощупывали меня, и тогда я краснел до ушей, невольно вспоминая оранжевый телевизор Анни Глессер со спрятанным в нем запретным маленьким миром растопыренных бедер и мясистой розовой плоти – порнотой. Проститутки, которые все как одна производили впечатление, что это их снимали для того самого слайд-шоу, сжимали мне плечи и скользили пальцами по худым рукам, словно желая проверить, достаточно ли я упитан. Они смеялись, говорили по-гречески, а Гейбл почти без запинок встраивался в их разговор, и, перебросившись четырьмя или пятью фразами, они хватали себя между ног и вскидывали головы, разразившись еще более громким, еще более шершавым смехом. Или же, наоборот, они шептали ему что-то на ухо, а он кивал и смотрел на меня с легкой улыбкой, и его склоненный подбородок почти касался груди; когда он кивал еще и еще, моя неуверенность переходила все пределы. Женщины оборачивались ко мне, что-то громко говоря, и я или беспомощно кивал, или беспомощно качал головой, ибо их голоса сливались в моем восприятии в один сплошной булькающий водоворот гортанных звуков, преследовавший меня потом ночами в тревожных снах. В них было что-то возбуждающее – не в них самих, но в атмосфере грязи, которой они были окружены, и в таящемся в них желании утянуть в эту грязь и тебя, утопив в потоке нечестивых слов, дел и желаний.

То, что их прикосновения были мне неприятны, целиком и полностью было вызвано моим предположением, что от меня ждут какой-то реакции: восторга ли, всполоха, возбуждения. Когда мы бросали якорь, во мне просыпался страх, не спросит ли Гейбл на этот раз, хочу ли я провести с ними ночь. Это был бы своего рода подарок, некая инициация, уместная, поскольку я уже становился мужчиной – или, по крайней мере, вскоре должен был им стать. Я не мог сильнее обмануться в Гейбле – и все же в чем-то я оказался прав. В определенной степени.

Однажды ночью мы причалили в одинокой, богом и людьми забытой бухте. Весь вечер он таинственно ухмылялся, не удосужившись поделиться тем, что же его так развеселило. Моя кожа к тому времени загорела до цвета молочного шоколада.

– У тебя есть два часа, – сказал он, бросив якорь, пока корабль замедлял ход, чтобы вскоре остановиться совсем.

– Два часа на что?

Он молча указал мне на берег. Небо было затянуто облаками, и в редких сумерках прибрежный песок широкой белой полосой мерцал невдалеке от нас. От нее отделилась тень, приблизилась к воде и ступила в нее, остановившись в ожидании. Что-то в животе моем отвесом рухнуло вниз, от страха закружилась голова, и в ушах вновь зазвучал призывный гортанный шепот портовых шлюх.

– Кто это?

– Сюрприз, – ответил Гейбл. Я почувствовал, как его рука легла мне на плечо и подтолкнула вперед, осторожно, будто боясь меня поранить. В следующий миг вода омывала мои колени, мои бедра, пока не спала до щиколоток. Еще десять шагов, еще пять; тень оставалась неподвижна. Я остановился. Это был юноша – чуть старше меня, а может быть, даже мой ровесник.

Мое тело, казалось, больше мне не подчиняется. Оно как будто опустело, сделалось невесомым и неподвластным.

– Ελα [6] Ελα ( греч .) – иди сюда. , – прошептал он на своем незнакомом, гулком языке.

И я иду.

Я хватаюсь за руку, протянутую мне навстречу, такую сухую и теплую. Он уверенно ступает сквозь ночную мглу, увлекая меня за собой, так что через несколько шагов я перестаю сопротивляться и всецело доверяюсь ему. С каждым шагом песок просачивается сквозь пальцы моих босых ног – все еще теплый, а может, никогда и не остывающий, пока не кончится лето, которое, как мне тогда казалось, здесь не пройдет никогда. В воздухе витал незнакомый запах, тягучий и сладкий, как кипящий мед, и море далеко позади нас уже не пыталось поработить волнами берег, а лишь тихо шептало, словно эхо, вечно повторяющее несбыточные обещания.

Когда он внезапно останавливается и отпускает мою руку, меня охватывает паника, захлестывает страх перед темнотой. Но тут я ощущаю его руки на своих плечах, его губы – на своей шее. Мое тело вздрагивает, как будто по нему проходит электрический разряд. Он целует меня и что-то шепчет, шепчет и целует. Моя голова откидывается назад, но он притягивает ее, словно хочет заглянуть мне в глаза, и на несколько мгновений мы оказываемся лицом к лицу, наши губы встречаются и прижимаются друг к другу. Его язык тверд и шероховат, как у кошки; я ощущаю во рту отдаленный привкус аниса. Он скользит по мне, его руки касаются моих бедер и опускаются по ним, уверенно и спокойно охватывая колени, мои руки падают ему на плечи и касаются кожи, прохладной, как будто ее никогда не касались лучи солнца. Я зарываюсь пальцами ему в волосы, мое тело растворяется, разлетается в огонь и воду, распадается в песок и пепел.