Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

Потом он исчезает в темноте. Он только что был здесь – и вот его уже нет, он ушел бесшумно, не прощаясь, как все мужчины, покидавшие по утрам наш дом.

Я улегся на спину и поднял глаза к ночному небу. Обычно оно было ясным и безоблачным, усеянным мириадами звезд, которых я никогда не видел дома, и Млечный Путь, казалось, дальним концом своим касался Земли. Но сейчас надо мной была лишь чернота, и отсутствие в ней света сгущало воздух до терпкого вина. Я чувствовал себя сосудом, но не знал, опустошен он был или, наоборот, наполнен. Вдали раздались первые раскаты грома.

Прислушиваясь к шуму прибоя, я вышел на берег, по которому добрался до корабля. Вначале я шел медленно, затем все ускоряя и ускоряя шаг; в конце концов я яростно вонзался ногами в песок. Яхта в неподвижности замерла на поверхности воды, как темная ореховая скорлупка, – горела лишь одна лампа на борту. Гейбл уже ждал меня. Я оттолкнулся от каменистого дна, схватился за руку, протянутую мне через борт, и поднялся на палубу.

– Почему так мало? – едва ступив на палубу, набросился на него я. – Почему всего два часа?

– Два часа ли, два месяца, два года… Времени никогда не хватит, – ответил он и указал наверх. – Смотри.

Подняв голову, я лишился дара речи. Над верхушками мачт, цепляясь за снасти, танцевал слабый, призрачно мерцающий огонек, источая, вопреки ожиданиям, не холодный синий, а бледно-розовый свет. Это был не обман зрения, не отражение беззвездного ночного неба, отскочившее от воды.

– Что это? – прошептал я.

– Огни святого Эльма. Приближается гроза.

Раздался щелкающий хруст статического электричества, и некоторые огоньки погасли, но на их месте тут же вспыхнули новые. В воздухе нарастал гулкий шепот, и внезапно мой нос почувствовал еле уловимую нотку озона.

Что-то внутри меня перевернулось, и я не смог сдержать слез. Гейбл обнял меня, всхлипывающего, и долго так стоял, прижимая мое лицо к своей груди, укачивая и шепча на ухо слова, смысл которых до меня не доходил.

– Гейбл, – сказал я, как только смог произнести что-то. – А где Алекса?

– Я не знаю.

– Ты скучаешь по ней?

– Каждый день, Фил. Каждый день и каждую ночь.

Я отстранился, тыльной стороной ладони вытер слезы и прерывисто вздохнул.

– Почему вы расстались?

Гейбл лишь пожал плечами.

– Похоже, это была моя ошибка. Она была такой спокойной, такой домашней, что я не мог с этим смириться. Но все равно я купил нам дом, хотя жить в нем не мог.

– В Америке?

– В Калифорнии, – кивнул он. – Не так далеко от побережья, не так далеко от Тихого океана, но в то же время слишком далеко для меня. Я не создан для того, чтобы жить на суше. Я чувствовал себя в этом доме как в тюрьме, как тигр в клетке – думаю, не надо тебе объяснять. Работал на судоверфи. Но разве это могло заменить мою прежнюю жизнь? И мы ссорились все чаще и чаще.

Гейбл набрал в легкие воздуха и покачал головой.

– Боже, какими мы были детьми, я и она! Надо было довести Алексу до белого каления, чтобы она хоть как-то отреагировала на мои слова, но ведь я доводил…

Его правая рука дернулась, будто ожила, и медленно скользнула по левому предплечью, словно он что-то искал.

– Однажды… Алекса стояла на кухне и резала овощи. Я уже не помню, из-за чего завязался наш спор, но любой разговор уже так или иначе перерастал в драку. Слово за слово – и мы уже кричали друг на друга, Алекса вышла из себя, а в руке у нее был нож, и…

Его пальцы остановились на шраме, рассекавшем плечо и пугавшем меня с самого детства.

– Думаю, она тогда испугалась больше, чем я, – продолжал он. – Боли почти не было, да и с чего бы ей быть – так, просто царапина.

Но полоса плохо затянувшейся раны на его руке явно не была похожа на царапину.

Даже на глубокую царапину.

– Когда она ушла, я продал дом со всем, что в нем находилось. Сжег все письма, что она писала мне, каждую фотографию, на которой мы были вместе. Все, – Гейбл горько усмехнулся. – Больше всего мне хотелось взять и поджечь весь дом. Не оставить ничего, что бы напоминало мне о ней. По крайней мере, в первое время. Я знал, что она не вернется никогда.

Он оперся руками о поручни. Я видел, как судорожно сжимаются его пальцы.

– Но и это прошло, и единственное, что осталось, был этот маленький шрам. Я боялся, что и он однажды исчезнет. Поэтому каждый год я беру нож и…

Я больше не мог этого выносить. Спустившись вниз, я прижался к иллюминатору, и забрезживший на горизонте свет очертил в мутном, молочном стекле мое лицо. Подняв руку, я ощупал свое лицо, коснувшись губ, щек, ушей. Интересно, подумал я, меняется ли цвет глаз после первого раза? Остается ли в них этот блеск, слегка подернутый молочной пеленой, или, наоборот, в этот момент только появляется? Я вслушивался в плеск волн за бортом и в одинокие шаги Гейбла по палубе, беспокойно петлявшие туда-сюда.