Ян Ленчо - Соло для оркестра

— А как же!

Инженер зашагал к своему вагончику, на ходу подмечая перемены на стройке в его отсутствие. «Сколько мы все-таки еще портим панелей. А гвозди! Когда же люди поймут, что нельзя их разбрасывать! Надо будет сказать об этом на десятиминутке. Да и бетонщики тоже хороши. Бетон жидковат. Течет хорошо, а застынет — что тогда делать будем, ведь ночи уже холодные. С Йожей бы надо составить график работы шоферов в зимнее время».

Открыв дверь вагончика, Скленка увидел на столе письмо. По обратному адресу понял — от бывшего одноклассника. Неестественно долго вскрывал конверт, а потом стремительно пробежал глазами по листу, исписанному мелким почерком. Перечитал несколько раз отдельные строчки.

«Пишу тебе, как другу, откровенно. Операция прошла успешно… Виола молодцом… Но мои опасения подтвердились — детей у вас, к сожалению, не будет…»

Скленка отложил письмо, потер ладонями уставшие глаза. «Детей у вас… не будет». Это звучит, как приговор. Но ведь Виола жива, жива… Это главное. Они никогда больше не расстанутся. Значит, будет радость, будет работа. Мысли о Виоле переплетались с событиями последних дней. «Мы ставим мосты. Человек должен жить так, чтобы на его счету было как можно больше возведенных мостов». Он сегодня же напишет Виоле, напишет так, как они когда-то писали друг другу: радостно, шутливо, весело. Он начнет строить новый мост между ним и Виолой. Разве он может допустить чтобы они смотрели друг на друга сквозь холодную стену отчуждения!

— Матей! — крикнул за окном Розложник. — Техники проверили приборы и заполнили цистерну. Пора включать. Пошли!

— Иду! — Скленка тяжело поднялся со стула.

Перевод со словацкого Т. Мироновой.

Уже несколько недель не было дождя. Земля высохла и потрескалась, превратившись в серую пыль. Горячий ветер поднимал ее и носил клубами. Пыль садилась на поблекшие листья деревьев, на хилые, поникшие цветы. В полдень жара в городе становилась почти невыносимой. Люди, потные и нервозные, передвигались по улицам как тени, без конца хотелось пить и укрыться где-нибудь в холодке. С утра до вечера загоревшие купальщики осаждали озера и пруды. Вода в них постепенно высыхала. Мелел Дунай, превращаясь в речку; обнажившиеся на дне русла камни напоминали оскаленные зубы сдохшего зверя, от которых разило гнилью. Воду экономили и в открытых бассейнах меняли редко. Она была грязной, мутной, на поверхности плавали листья, травинки, кусочки древесины, на дне слоем осел хлор. Солнце палило нещадно, высушивая все вокруг. Скрыться от него было невозможно. Облегчение наступало только вечером, когда на город опускалась прохлада, хотя от асфальта и нагретой земли все еще исходило накопившееся за день тепло. В загородных кафе в потной испарине мужчины опрокидывали одну кружку пива за другой. Иногда по вечерам небо затягивалось густыми, темными тучами, и казалось, что ночью или под утро разразится наконец гроза. Но с рассветом тучи разгонял ветер, и ни одна капля дождя не проливалась на высохшую землю.

Городской парк раскинулся на возвышенности; вода туда не поступала, и старому садовнику приходилось самому таскать ее в гору. В одной руке у него была лейка, в другой — ведро. Отвернув кран, он терпеливо ждал, пока тонкая струйка воды наполнит их до краев. Затем поднимал. Мышцы рук сводила усталость, ладони потрескались, ныла поясница. Путь его лежал наверх, в ту часть парка, где росли цветы. С усилием поднимая ноги, он тяжело ступал по сухой, пыльной тропинке. Солнце мало-помалу клонилось к закату, и все застыло в душном, тяжелом мареве. Садовник был без рубашки, но все равно взмок от пота. Кругом стояла тишина. Шум города сюда не долетал, но не было слышно и птиц. Старику казалось, будто он под стеклянным колпаком, а уши ему заткнули ватой. По лбу стекал пот, во рту и в горле пересохло. На полпути он остановился, опустил на землю ведро с лейкой. Глубоко вздохнул и медленно распрямился. В глазах потемнело, потом зарябило. По телу пробежала дрожь, зашумело в голове. Зачерпнув ладонью воды, отхлебнул из нее, чуток проглотил, остальную выплюнул. Затем, набрав воды снова, смочил ею лоб, затылок и седую грудь. Малость полегчало.

Поднявшись повыше, увидел за забором на лавочке своего соседа. Тот сидел не двигаясь, положив руки на рукоятку мотыги и устремив взгляд на сухие грядки. Оба взглянули друг на друга и обменялись приветствиями.

— Опять тащите? — буркнул сосед. — Да земле этой воды — что пьянице глоток водки. Стоит ли так надрываться? Понять вас не могу!