Алексей Иванов - Хрестоматия Тотального диктанта от Быкова до Яхиной

– Ах ты, параша! – дрожащими руками дед рванул из брюк ремень.

Мотылек ящерицей юркнул по полу в ноги к белому . Дед хлестанул ремнем вслед, попал по батарее, та жалобно загудела и посыпалась остатками белой краски. Старик нагнулся, пытаясь вытащить внука из-под защиты чужих длинных ног. Мотылек намертво вцепился в спасительные брюки, дед рванул его к себе, раздался треск разрываемой материи. Он вывернул голову назад и, ощерившись, клацнул зубами, пытаясь вцепиться в дедовы пальцы.

Вдруг белый сделал странное резкое движение туловищем – словно низко поклонился, и державшие Мотылька железные тиски разжались. Дед грузно оседал на пол, тараща ничего не понимающие глаза, над бровью вздувалась на глазах огромная лиловая шишка. На лбу у белого тоже заалела распухающая ссадина.

«Ударил деда головой», – догадался Мотылек. Перекатился кубарем мимо деда, дернул на себя крышку подпола и нырнул в открывшуюся черную щель. Кувырком скатился по склизким ступенькам. На земляной пол приземлился кошкой – на четыре точки. Сквозь сырую темноту на ощупь метнулся в один из пахнущих сыростью углов, припал к земле, выдохнул воздух из легких и замер, не дыша.

Сейчас дед не полезет в подпол: нужно зажигать керосинку, надевать специальные нескользкие валенки, шарить по углам в поисках уворачивающегося внука… Сейчас на это не было времени. Вот ночью будет. Но пока Мотылек гнал от себя мысли о том, что будет ночью.

– У-у-у-у-у-у!.. – раздалось наверху негромкое рычание.

Доски над головой заскрипели и заныли. Это дед, медленно поднимаясь, топал и перебирал ногами.

– У-у-у-у-у-убью, – сказал он очень тихо и невнятно, но Мотылек уловил.

– Убью, – повторил через секунду с натугой, словно поднимая что-то очень тяжелое.

Раздался грохот и сильный треск. На голову посыпалась густая пыль, все доносящиеся сверху звуки стали глуше. Скудный свет, проникавший сквозь тонкие щели, пропал – и Мотылек понял: дед придавил крышку подпола чем-то большим. Ага, перевернутым вверх ногами обеденным столом.

Глухо звякнула батарея, когда от нее отвязывали канат с пленным.

– Вот поставим тебя на учет – и убью. Сам убью, никого не допущу… – еле уловил Мотылек последние слова деда. Белый молчал.

Заскрипели половицы под грузными, широкими шагами деда и мелкими шагами пленного. Ржаво застонал отодвигаемый засов. Потом тяжело хлопнула входная дверь – и все звуки стихли.

Мотылек остался один. Только сейчас он вспомнил, что нужно дышать, и, с громким всхлипом распахнув губы, стал жадно глотать воздух. Отдышался.

Тьма вокруг была черна как сажа. Погрузив в нее руки, мальчик пополз вперед. Добрался до ступенек, заполз по ним вверх, скользя по влажному камню. Уперев затылок и плечи в крышку, попробовал приподнять ее – но не смог даже сдвинуть. Дубовый стол лежал сверху недвижимо, как гробовая плита. Другого выхода отсюда не было: подпол был вырыт в земле и обложен изнутри большими цельными камнями. Мотылек запахнул потуже штормовку, сел на ладони, чтобы не замерзнуть окончательно на холодных ступеньках, уткнул лоб в острые коленки и задумался.

Сегодня дед вложит в расправу всю свою душу. Попытка побега, неожиданный отпор со стороны белого – за всё это придется заплатить сполна. Тут и пол-литры будет маловато. Хотя побои – дело недолгое, их можно перетерпеть, а синяки и ссадины пройдут, затянутся, зарубцуются в конце концов, как два больших шрама на спине и один, совсем крошечный, на виске. Самое страшное – это длинные наказания.

Если дед опять привяжет его к кровати на весь день, Мотылек выдержит. Он будет время от времени скашивать глаза на изголовье, где висит помятая фотография мамы, и думать о ней – так время пробежит быстрее. За день он пару раз описается, от жажды высохнет и станет шершавым язык, плечи и ноги распухнут в тех местах, где их пережмет веревкой. Но это мелочи, их можно исправить – когда дед отвяжет его, Мотылек сначала выпьет целый чайник воды, и язык вновь начнет слушаться. Потом выстирает в Волге белье и матрас, чтобы не воняли мочой. Плечи и ноги пройдут сами через пару дней. Как будто ничего и не было. Так Мотылек победит деда. Тот не будет об этом знать, но Мотылек будет.

А вот если дед подвесит его за руки к притолоке, как в два последних раза, победить не удастся. Распухшие запястья и ноющие мышцы не пугали, это пройдет. Пугали мухи. Они прилетят на запах его страха. Первые несколько часов он будет сгонять их с себя, дергая мышцами – сначала быстро, потом всё медленнее, под конец еле-еле. Потом наступит момент, когда он будет не в силах прогнать их – и эти твари дождутся своего часа. Они будут садиться на лицо, шею, вздувшиеся вены на кистях рук, заползать под рубаху, шарить по животу, бедрам… Он будет чувствовать каждую из сотен маленьких лапок на своей коже. Будет чувствовать, но сделать ничего не сможет… А когда вечером дед, придя с работы, развяжет его и Мотылек мертвой тушкой рухнет на пол, мухи улетят, – чтобы ночью вернуться к нему в снах. Во сне будет страшнее, сон повторится много раз – уже нельзя будет сказать себе, что ничего не было. Нет, еще одного подвеса он не выдержит. Мотылек встал с заледеневших ладоней и растер их друг о друга. Лучше умереть. Или убить деда.