Алексей Иванов - Хрестоматия Тотального диктанта от Быкова до Яхиной

Вторым из трюма показался низенький толстяк. Его бритый череп был чересчур мал для оплывшего бесформенного тела, а руки и ноги – слишком коротки. Мотылек заметил серебристую нитку слюны, падающую на мятый отворот пижамы, и кроткий, обращенный внутрь себя взгляд бесцветных глаз. Белый просеменил по палубе на причал и был передан второму санитару.

– Всё сходится, – подытожил дед, глядя в документы. – Два тела. Одно мужского пола, второе женского. Принял.

И расписался в накладной.

«Какое же из них было женского пола? – изумился Мотылек. – Неужели толстяк?..»

– Это еще не всё, – рыбак с большими руками спрятал папку с накладной обратно за спину. – Есть третье тело. Идет под грифом «Ч». Документов, естественно, нет.

– М-м-м… – дед матерно сплюнул. – Опять неучтенка… Ну, давайте его сюда, недобитка.

Из трюма вывели третьего. Он был высок и худ, движения изможденные, но голову держал прямо. Оказавшись на палубе, внимательно огляделся и вдохнул всей грудью. Мотылек понял: «Не настоящий белый ».

За долгие годы жизни бок о бок с немного, сильно и полностью сумасшедшими у многих островитян развилось умение определять душевную болезнь с первого взгляда. Вроде, бывало, и совсем нормальный человек, и рассуждает, и ведет себя, как самый обычный гражданин, – а Мотылек с первого взгляда чуял в нем червоточину, скрытую незалеченную сердечную рану, едва уловимый запах гниения души. И знал: либо уже случаются с этим человеком моменты потери обычного уравновешенного состояния – предвестники надвигающейся душевной болезни, либо еще придут. И дорога ему одна – в один из красных храмов на Острове. Никогда не ошибался… А уж если в глаза кому заглянуть – так это вовсе зеркало, в котором вся душа отражается, как она есть, со всеми ее изъянами и тенями. Вот и дед (Мотылек это ясно видел, особенно по блеску выцветших бледно-голубых глаз) одной ногой уже в психушке, даром что санитар. Только когда старый алкаш, белая его душа, встретит свою суженую, тоже белую , родом из бутылочки, и с ней под ручку в свою же лечебницу пойдет, как под венец, – никому не ведомо…

А этот, худоба под грифом «Ч», не был белым . Совсем. И пижамы больничной на нем не было. Незаправленная и незастегнутая рубашка белым парусом стояла на ветру (приглядевшись, Мотылек увидел, что пуговиц на ней не осталось), сквозь порванные в нескольких местах брюки светились бледные ноги. Чем-то он неуловимо напоминал Роман Романыча.

Тыкать в спину его не пришлось, он сам направился к причалу твердыми, несмотря на связанные руки и ноги, шагами. Ведший его рыбак передал канат деду и с видимым облегчением вернулся к своему месту на корме, у мотора.

– Что велено передать на словах? – хмуро спросил дед, плотно наматывая канат на правый кулак.

– Вам позвонят, – рыбак с большими руками, не прощаясь, шагнул в катер и махнул на корму. – Заводи!

«Неужели пронесло?! – надежда ослепительной вспышкой мелькнула в голове Мотылька. – Неужели про меня забыли?..»

– Эй, стойте! – рыбак шагнул к неподвижно лежащей на палубе брезентовой куче, сгреб ее в охапку и поднял в воздух. – Это не ваш пацаненок, случаем?

Мотылек, крепко схваченный под мышки недавно спасшими его большими руками и плотно завернутый в кокон штормовки, тряпичной куклой повис над палубой.

Дед, уже собравшийся вести пациента в глубь Острова, обернулся и сощурил свои и без того узкие глаза.

– Случаем, наш, – проговорил он очень спокойно. – Это внук мой, Митя. Мотылек по-семейному. Давайте-ка его сюда.

Рыбак протянул мальчика деду на вытянутых руках, не сходя с палубы.

– Дяденька, не отдавай, – прохрипел Мотылек сжавшимся горлом и рванул мышцы, пытаясь выскользнуть. Но штормовка помешала.

Знакомая с детства железная рука схватила его за талию и намертво прижала к твердому боку: дед защемил внука в капкане подмышки – ногами вперед, головой назад. Мотылек ткнулся лицом в жесткую задницу деда, но укусить не решился. Слезы уксусом обожгли глаза.

– Да ты, оказывается, говорить умеешь… – озадаченно приподнял выгоревшие брови рыбак.

В этот миг мотор закричал дурным голосом, и катер рванул обратно в Волгу, оставляя за собой широкий ковер белой пены.

Рыбак, пройдя к корме, всё продолжал смотреть на удаляющуюся землю, где по узкой тропинке шагали вверх по холму высокий незнакомец под грифом «Ч» в отчаянно бьющейся на ветру рубахе и ведущий его на поводке мрачный дед, у которого под мышкой трепыхалось маленькое живое существо в зеленой штормовке.