Алексей Иванов - Хрестоматия Тотального диктанта от Быкова до Яхиной

Скоро на горизонте показался сам Остров – сперва крошечный, с наперсток. Мотылек обреченно наблюдал, как он становится всё больше, как прорисовываются сначала крутые холмы, потом многочисленные храмы на холмах, потом кресты на храмах. На Острове было пять храмов – и все из красного кирпича. Сейчас, освещенные пламенем заката, они были налиты тяжелым, кровавым цветом: ткни – и брызнет.

Когда-то Остров населяла большая монастырская община и храмы были местом паломничества. На заре советской эпохи монахов выслали: кого – на Север, кого – сразу на небо; а в монастыре устроили лечебницу для душевнобольных. Времена были тяжелые, душа болела тогда у многих – клиника заняла все пять храмов и стала одной из самых больших в Поволжье, принимая в лучшие времена до трехсот пациентов. В часовне помещался больничный архив. Персонал с семьями поселили сначала в наскоро сколоченных бараках, а потом люди постепенно отстроили себе добротные дома, обзавелись скотиной, разбили огороды – благо места на пышных холмах Острова было достаточно. Сейчас, в начале восьмидесятых, здесь насчитывалось уже немало династий: в лечебнице работали второе и третье поколения.

Дед с Мотыльком приехали на Остров недавно – семь или восемь лет назад. Прежней жизни Мотылек не помнил совсем, как и своих родителей. Над его кроватью дед повесил маленькую стершуюся фотографию (любил повторять: «Помни дочь мою, мать твою!»): большеглазая старшеклассница в белом школьном фартуке и с бантами-веревочками – вот и всё, что он знал о своем прошлом.

А настоящее не радовало. Дед работал в психушке, пару лет назад дослужился до старшего санитара. Пил много, постоянно – реже до бесчувствия, чаще до безумной, горячечной злости. Потихоньку сходил с ума. Бил Мотылька нещадно: в трезвости – объясняя причину в перерывах между побоями, по пьяни – без лишних слов, просто так. Легкие щелбаны и тычки именовал «стопариками», пинки и удары посильнее – «стакашками», а полосование ремнем уважительно величал «пол-литрой».

«Сегодня будет пол-литра, не меньше», – обреченно размышлял Мотылек, наблюдая приготовления рыбаков к причаливанию. На Остров не глядел – и так чувствовал его приближение: холодные змейки бежали по звеньям позвоночника, кольцами сворачивались в животе, тяжело клубились там; кровь стала холодной, как вода за бортом.

Рулевой направил катер прямо к ветхому домику на причале, который на десяток метров выдавался с крутого берега в реку. Двое рыбаков копошились у люка трюма.

Шум мотора резко стих. Под частый плеск волн и крики чаек катер, покачиваясь, ткнулся в старые автомобильные шины и пришвартовался.

– Заждались уже ваш груз, – раздался высокий, надтреснутый голос.

Это был голос деда. Он вместе с двумя санитарами вышел из тени домика и, уперев руки в бока, ждал катер. Лицо его даже в мягком закатном свете оставалось жестким: солнце резко обозначило извилистые борозды морщин, крутые выступы надбровных дуг, подушки набрякших век над бойницами глаз, узкую щель рта. Только седой бобрик проволочных волос золотился нежно и трогательно.

Мотылек помертвел. Он сполз по борту вниз, на палубу, и скрючился под штормовкой, опустив на лицо капюшон.

– Это не наш груз – это ваш груз, – рыбак с большими руками легко спрыгнул на серые доски причала и протянул деду плотно набитый чем-то портфель. – Тут бумаги.

– А это… – рыбак завел руку назад и достал со спины, из-под ремня, серую папку для документов, – накладная. Распишитесь.

– Получу – распишусь, – буркнул дед. – Где они?

Рыбак махнул рукой товарищам на катере. Один из них, ожидавший у трюма, осторожно приоткрыл люк и спустился вниз.

Через пару секунд из трюма показалась безволосая голова со свежими бритвенными порезами по всему затылку. Голова часто и мелко кивала. Мотылек, наблюдавший за происходящим из блиндажа спасительной штормовки, по одному этому покачиванию понял: белый. Белыми на Острове называли обитателей психушки. Когда-то, очень давно, пациентам выдавали белые пижамы. Потом их заменили на серые, позже – и вовсе на полосатые. А прозвище так и осталось – прижилось.

Белый не спеша поднимался из трюма. Больничная пижама невнятного цвета, огромная бесформенная обувь без шнурков. Оказалось, что в постоянном движении у него не только голова – его плечи, руки, позвоночник мелко и не в такт подрагивали, делая их хозяина похожим на большую марионетку, ведомую пьяным кукольником. Когда пассажир вышел на палубу, стала ясна причина его медлительности: руки крепко связаны за спиной витым каналом на несколько хитрых узлов. От запястий канат шел к ногам и кольцами охватывал лодыжки, оставляя небольшое пространство для шага. Конец был в руках у рыбака, который поднимался вслед за пленником, направляя его легкими тычками в спину. Белого переправили на причал, и один из санитаров увел его в глубь Острова.