Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Нежность, которую он недолгое время испытывал к темноволосой девушке, ушла. Девушка улыбнулась ему, повернулась на бок, снова показав возвышение бедра, слишком округлого, чтобы она могла быстро пройтись по нему ладонью – ласково или сердито.

Увидев ребра и позвоночник девушки, Стивен вспомнил кусок снарядной гильзы, торчавший из живота Ривза, вспомнил дыру в лопатке Дугласа, сквозь которую его ладонь едва не провалилась в легкие.

Сначала нежность сменилась дрожью отвращения. Затем сознание Стивена опустело. Он обратился в физическое тело. Перестал управлять собой. Старуха, втиравшая в промежность обеззараживающий раствор, не походила ни на что из виденного им прежде. А тело ее дочери было не более чем животной материей, далеко не такой драгоценной, как тела умиравших у него на глазах солдат.

И теперь он не знал, что лучше: овладеть этой девушкой или убить ее.

В кармане валявшихся у его ног брюк лежал нож, который он брал с собой в дозор. Стивен наклонился, достал его, раскрыл у себя на ладони. И, шагнув вперед, присел на край кровати.

Девушка смотрела на него во все глаза, приоткрыв рот, но не в силах издать ни звука. Невежественный страх ее не внушал ему жалости.

Стивен повернул нож лезвием к себе, провел рукояткой между ее грудями и вниз, до бедер.

Он и сам не понимал, что делает. Просто ненавидел ее, потому что она не видела того, что видел он. Кожа ее ног чуть поддавалась под нажимом рукоятки ножа, оставлявшей узкий белый след там, где плоть на миг расступалась, прежде чем к ней вновь приливала кровь. Нет, одной только плоти мало. Он приложил рукоятку к волоскам между ног девушки – лезвием вверх, к животу. Девушка с ужасом смотрела на отражавшую свет сталь.

Стивен снял руку с ножа. Нож остался лежать, где лежал, не дрогнув. Девушка была слишком испугана, чтобы пошевелиться. В конце концов ее ладонь соскользнула к бедру и накрыла нож. Совершая это движение, девушка не спускала со Стивена глаз. Она сжала пальцами лезвие, закрыла нож и бросила его в дальний угол комнаты, где он глухо ударился о земляной пол.

Стивен сидел, глядя вниз, на постель. В его опустевший было разум хлынул поток мыслей и предъявляемых им себе обвинений.

Девушка успокоилась. Она не закричала, прося о помощи, не осыпала Стивена упреками, просто смотрела на него, сидевшего на кровати, сломленного, понурого, покинутого недавним возбуждением. Облегчение одарило ее великодушием.

Она коснулась руки Стивена.

Он дернулся, поднял на девушку взгляд. Ему не верилось, что она притронулась к нему. С нежностью. Ей следовало убить его.

Он ошалело потряс головой:

– Что?…

Девушка приложила палец к губам. Казалось, она с каждой секундой обретает новые силы, словно питаясь своим облегчением и его отчаянием.

– Это очень трудно, – сказала она. – Война.

– Простите, – попросил Стивен. – Простите меня.

– Я понимаю.

Какое-то время он смотрел ей в лицо неверящими глазами, потом собрал одежду, зашел за ширму и торопливо оделся.

В суете, сопровождавшей подготовку к передислокации, временного ночного отсутствия двух офицеров никто не заметил. Они оставили мотоцикл там, где нашли, и вернулись, каждый своим путем, на передовую, чувствуя себя трезвее, чем ожидали.

Назавтра Уир получил приказ. Следующим вечером саперам надлежало переместиться на новые квартиры, куда именно – пока неизвестно, а оттуда совершить марш до Альбера. Им предстояло участвовать в земляных работах, которые уже велись вблизи деревни Бомон-Амель. Было ли это частью большой стратегической игры или просто рутинной переброской, в приказе не говорилось. Однако из того, что перебрасывалась вся дивизия, следовало: слухи оказались верными, предстоит наступление.

Уир тяжело опустился на нижнюю койку в своей землянке, провел ладонью по тому, что уцелело от его волос. Стало быть, наступление наконец-то. Ни тишины, ни покоя больше не будет. Большой Удар. Ему удалось издать сухой смешок. Не будет больше тихого участка фронта с регулярными патрулями, состоящими из давно знакомых пехотинцев. Ему и солдатам армии Китченера предстоит выбить немцев из Франции.

Что ж, ничего не попишешь. Уиру казалось, что он утратил возможность управлять собственной жизнью: решившись наконец изменить некую коренную часть своего существования, он ничего, кроме унижения, не получил. Артиллерийский обстрел был ненамного хуже.

Вернувшись после ночной смены, Джек ушел с кружкой чая в тихую часть траншеи и достал из кармана письмо Маргарет. Читал он очень медленно, не позволяя глазам забегать вперед.