Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Он прошелся по траншее, побеседовал с другими бойцами своего взвода. Приказы они получали от старшин и сержантов, а Стивена воспринимали скорее не как живого человека, а как некий символ власти, в присутствии которого следует проявлять послушание и почтительность. О проходчиках Стивен благодаря его дружбе с Уиром знал почти столько же, сколько о своих солдатах. Впрочем, сейчас, разговаривая с ними под непрестанным артиллерийским обстрелом, он понял, что об их жизни ему почти ничего не известно. Почти все они были лондонцами, состоявшими перед войной в запасе.

Больше прочих ему нравились Ривз, Бирн и Уилкинсон – сардоническая троица рядовых, никогда, в отличие от Бреннана и Дугласа, не вызывавшаяся добровольно выполнять опасные задания, но питавшая к врагу ненависть – безусловную и безжалостную.

Как всегда, он увидел их рядом друг с другом – правда, сегодня все трое хранили нехарактерное для них молчание. Весь последний час, сказал Ривз, артиллерийский обстрел только усиливался. Разговаривая, они услышали мощный удар полевого орудия, за которым последовал визг летящего снаряда.

– Вот так теперь и живем, – сказал Ривз. – Слышите?

Трое солдат лежали, прижавшись друг к другу. Осколочные ранения пугали их сильнее, чем пулевые, – из-за увечий, которыми были чреваты. Прямое попадание снаряда просто стирало человека с лица земли, осколок же выдирал из него кусок мяса; даже мелкое осколочное ранение было много хуже пулевого. За ним часто следовало заражение, грозившее перейти в гангрену.

Внезапно в нескольких ярдах от них кто-то завыл. Пронзительный безумный звук перекрыл грохот обстрела. Молодой солдат, Типпер, бежал по дощатому настилу, потом вдруг остановился, поднял лицо к небу и опять завопил в первобытном ужасе. Крик этот брал за душу всякого, кто его слышал. Тощее тело Типпера скрючилось, лицевые мышцы свела судорога. Он визжал, просясь домой.

Бирн с Уилкинсоном принялись осыпать его бранью.

– Помогите мне, – сказал Ривзу Стивен. Он подошел к юноше, взял его за руку, попытался усадить на стрелковую приступку. Ривз ухватился за Типпера с другого бока. Солдат не сводил глаз с неба, и ни Стивену, ни Ривзу не удалось заставить его расслабить мышцы шеи и опустить взгляд.

Им показалось, что кровь напрочь отхлынула от лица юноши. В белках Типпера, отделенных от лица Стивена лишь несколькими дюймами, не замечалось и следа кровеносных сосудов, только карие кружки с расширенными зрачками плавали в белизне выпученных глаз. Зрачки темнели, расширяясь, придавая взгляду мертвящую отстраненность.

Утративший все представления о том, где он находится, юноша с мольбой повторял какое-то лишь ему понятное слово, – возможно, домашнее прозвище отца или матери. И подвывал от животного страха. Стивен понял вдруг, что сострадание покидает его, и постарался как можно скорее вернуть себе это чувство.

– Уведите его, – сказал он Ривзу. – Я здесь такого не допущу. Вы и Уилкинсон, доставьте его в лазарет.

– Есть, сэр.

Ривз с Уилкинсоном поволокли бесчувственное тело Типпера к ходу сообщения.

Стивена трясло. Этот всплеск вполне объяснимого страха показал ему, насколько противоестественно существование, которое вели все они, не желавшие слышать никаких напоминаний о нормальной жизни. В свою землянку он возвратился сердитым. Если всеобщее притворство даст трещину, в нее ухнет не одна жизнь.

Стивену казалось, что противопоставить этому страху им нечего. И под Ипром, и в других местах боевых действий солдаты ухитрялись свыкнуться с возможностью смерти, но нынешний артобстрел снова лишил их мужества. Они готовы были идти на пулеметы и защищать свои окопы до последнего человека, однако встреча со смертью, принявшей такое обличье, оказалась им не по силам. Они старательно изображали, что дело не только в этом, но и в том, что им уже довелось пережить. Когда-то Ривз искал своего убитого взрывом брата, однако не нашел ничего, что можно было похоронить – ни клочка волос, ни даже обрывка сапога. Он сам с горечью и изумлением рассказывал об этом Стивену. Унесший жизнь брата снаряд был так велик, что к пушке его привезли по узкоколейке, а заряжали с помощью подъемного крана; пролетев по воздуху шесть миль, снаряд оставил воронку, в которой легко разместился бы фермерский дом со всеми его надворными постройками. «Чего же удивляться, – сказал Ривз, – что от брата и следа не осталось. Оно бы и ладно, – добавил он, – но это ж были мои плоть и кровь».