Сергей Дигурко - Песок и время

Городок постепенно приближался, Сергей с Фархадом шли рядом, беседуя, а Андрей бежал впереди, палкой отгоняя налетевшую тучу мошкары.

Фархад, небольшого роста и тщедушного телосложения, черноволосый молодой человек с приятными чертами лица. Издалека его можно было принять за подростка. Он имел звание лейтенанта Советской армии, но военную форму никогда не носил, был далек от военной службы и субординации. В Таджикистане у него остались жена и маленький ребенок. Никто в группе не знал, как звали его жену и ребенка, даже Мартынов, у которого с Фархадом были хорошие отношения.

Фархад не любил рассказывать о своей личной жизни, но кое-что за годы, прожитые вместе, удалось узнать.

Он жил в высокогорном памирском ауле Таджикистана. Окончил там десятилетку. Поступил в Пединститут и только там научился говорить и писать на русском языке. В его родном ауле все разговаривали исключительно на таджикском, да и не было необходимости знать русский язык. Русских людей там видели раз в десять-пятнадцать лет, когда какая-нибудь археологическая экспедиция прокладывала свой маршрут в тех местах, где был расположен аул, или, если приходила суровая зима, тогда провиант для жителей аула доставляли вертолетами, а в состав экипажа входил кто-нибудь из русских.

В ауле жили в основном старики и дети, которые, подрастая, стремились уехать в город, поближе к цивилизации. Когда Фархад учился в институте, у него была любимая девушка, но жениться ему на ней не пришлось. По мусульманским обычаям жену ему выбрали родители из родного кишлака, девушку он не любил, но пойти наперекор родительской воле не смог. Он женился, вскоре родился ребенок, а через некоторое время появилась возможность стать переводчиком, и он с удовольствием уехал из страны, чтобы встречаться с семьей только во время отпусков.

Фархад хотел как можно лучше изучить арабский язык, Коран, и, вернувшись домой, поступить в медресе, чтобы после его окончания стать муллой. Самыми почитаемыми профессиями в Таджикистане были профессии партийного руководителя и духовного служителя — они давали уважение населения и большие материальные выгоды.

Поэтому все его речи и думы были, казалось, далеки от происходящего вокруг.

Но, видно, события, которые произошли, затронули и его душу:

— Сергей, скажи, ты волнуешься? Что за жизнь такая у вас, русских? Безбожная, я бы сказал. Нет постоянства, спокойствия, все время какие-то перемены происходят, которые почему-то затрагивают всех окружающих и инакомыслящих.

Мартынов засмеялся:

— Фархад, ты такие вопросы задаешь — фундаментальные, философские, что я со своим инженерным образованием, не знаю, что тебе сразу так вот, не подумав, ответить. Спроси что-нибудь полегче, пойдем лучше чемоданы собирать, вон видишь, Татьяна уже меня ожидает.

— Но ты же старше меня намного, повидал немало, что ты думаешь по этому поводу, по поводу религии, ислама?

Они остановились, Андрюша, увидев маму, побежал к ней: после прогулки, видно, захотел кушать.

— По поводу Ислама и религий вообще вот что тебе скажу, Фархад. Дело каждого человека — верить в Бога или нет. Насильно к вере притянуть нельзя. Что касается Ислама, христианства… Чем они отличаются? Я думаю, что Бог един, Фархад. А принятие той или иной веры — это предпочтение индивидуумов. Как чувства, как запахи. Одному нравится соленое, другому — кислое.

Ты же не станешь возражать, Фархад, что мусульманское молоко пахнет так же, как и протестантское? Запахи религий одинаковы, но мы их воспринимаем через призму своего мироощущения, в зависимости от обстоятельств.

Знаешь, Фархад, я точно не знаю, что такое жизнь. Этого никто не знает. Я могу тебе только сказать, что я думаю о своей собственной жизни.

У каждого своя тропа, тропа на небеса. Есть у той тропы крутой начало и привал, остановившись, чтоб подумать, как поступить, куда податься, в ловушки не попасться. И конец тропа имеет, к нему ты не спеши, смелей иди, но… тяжело решиться, право.

Ступая на тропу, ты гадостей не делай, ошибайся, падай и скорби, но, поднимаясь вновь и каясь, друзей не предавай и не ищи защиту ты у лжи. И та тропа покажется тебе святой тропинкой, что протянулась к алтарю.

Жизнь не ручей, а шумная река, бежит, ломая все круша.

Она, как та война, что миллионы покосила, не пожалела ни юношу, ни старика, что делать с ней никто не знает. Никто еще не выстроил плотину, чтоб обуздать ее гордыню. Течет она, вливаясь в океан судьбы бездонный, законами ума пренебрегая. Простить бы нам ее, а мы порой над ней смеемся. Простит ли нас она?