Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Эта работа сильно его захватила. Были дела и у нее, таким образом, они стали видеться реже. И если он, не видя ее несколько дней, отчаянно тосковал, то и она чувствовала некую пустоту – пусть в большой мере он перестал быть кем-то, но чем-то он еще был и чего-то ей не хватало. Существование под разными крышами придавало их встречам какое-то подобие свежести, он часто задумывался над тем, что праздники по самой своей природе не могут быть каждодневными и мы совершаем серьезный просчет, торопясь превратить их в будни. Что делать, ошибки почти непременно сопутствуют всему истинному, поди разберись в этом кажущемся противоречии.

В один прекрасный день она появилась принаряженная, улыбающаяся, не таящая некоторой торжественности. Наконец-то выяснилось с ее работой. Все сложилось наилучшим образом, об этом можно было только мечтать: предложили место в весьма престижном учреждении, место не слишком значительное, но, как принято говорить в таких случаях, с перспективой.

– Видишь, – сказала она, – я тебе говорила: все будет как надо.

Он задумался, еще не понимая, как он относится к этому событию.

– Ты что – не рад? – спросила она, глядя на него тем изучающим взором, от которого он всегда внутренне ежился.

– Не знаю, – признался он честно. – Это довольно далеко от того, чем я занимаюсь. Вообще говоря, я бы очень хотел, чтобы ты еще поучилась.

Она улыбнулась, но тут же лицо ее приняло серьезное выражение.

– Учиться я буду, – сказала она медленно, как бы размышляя вслух, – но я пойду учиться оттуда.

– Ну что же, поздравляю тебя, – сказал он кротко.

Встречи стали еще реже, у нее появились новые занятия, новые обязанности, вокруг были новые люди. Необходимо было войти в курс дела.

Появились заботы и у него. Не поставили на защиту диссертацию его ученика, молодого человека, которого он ценил, вдруг, уже на последнем этапе, возникли сложности и с собственной книгой. Ему подсказал редактор издательства – тактично, но достаточно четко, что созерцатели, вроде Алексея Кутузова, должны потесниться и дать больше места людям действия. Пришлось понервничать, пока все утряслось и пришло к полюбовному согласию.

Он поделился с нею своими переживаниями, но она пожала плечами – все ведь кончилось хорошо, пусть даже не совсем, так, как ему бы хотелось. Нормальная жизнь, появляются трудности, их надо преодолевать.

– Тебе слишком легко все давалось, – сказала она.

Наедине с собой он не мог не признать правоты ее слов. И в самом деле, в его прозрачной судьбе не было ни драматических событий, ни, тем более, потрясений – в конце концов, все идет хорошо.

Но на этой своей итоговой формуле он споткнулся – так ли уж хорошо? Отчего ж тогда ему неймется? И это вечное недовольство, обращенное внутрь себя? Быть может, он слишком концентрируется на своей особе? Но разве жизнь всякого чувствующего и мыслящего человека не есть эксперимент над самим собой? Быть может, вся его беда, что он робкий экспериментатор, заведомо ставящий себе ограничительные пределы? Чего он страшится? Последствий собственной мысли? Неожиданных перемен? Неужели он из тех зависимых натур, которым для революционного шага необходима экстремальная ситуация? Неужели он вовсе не способен выбрать при богатстве возможностей и втайне предпочел бы оказаться в тупике? Но как быть в таком случае с тонкой папочкой?

И тут он снова подумал о городе Ц. Об этом городе он всегда – сначала подсознательно, а потом с готовностью – вспоминал в свои невеселые часы. Но прежде невеселые часы приходили к нему сравнительно редко, теперь же тихие улицы города Ц. возникали перед нашим другом достаточно регулярно. Вначале он по привычке насмешничал – у каждого, говорил он себе, должен быть свой город Ц., эта последняя линия обороны. Он говорил себе, что идеализирует скучный городок, где ему было хорошо лишь потому, что он провел там всего несколько дней и на редкость плодотворно поработал в архивах. Да и было это в безоблачную пору цветения, когда все спорилось и ладилось и его магнетическая привлекательность была особенно сильна. Что же удивительного было в том, что горожане не устояли, растрогались сами, растрогали его? На проводах произносили теплые речи, и он сам, поддавшись общему настроению, сказал, что, в сущности, был бы счастлив постоянно жить в Ц., среди столь милых людей, так преданных науке. Не правда ли, воздух Ц. располагает к сосредоточенности и истинно глубокой вспашке?