Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

И внезапно так ясно почувствовал свою затерянность на этой планете, все одиночество этого комочка под далеким холодным небом.

“Так это я? – подумалось с острой ужалившей болью. – Это беззащитное, детское в своей беспомощной позе и вместе с тем уже вовсе немолодое, совсем немолодое, – это и есть я? И это во мне эта вечная боль, это воображение, странные думы, мгновенные наития – вся эта тайная, непостижимая, никому больше не понятная жизнь?”

Эта мысль наполнила его невыразимым ужасом – никогда еще с такой отчетливостью не чувствовал он своей смертности.

Бог ты мой, еще несколько лет, и ничего не останется от этого жалкого ребенка, – пыль и песок. И как спасти весь этот мир, который еще живет, еще трепещет? С помощью карандаша?

Еще одна иллюзия. Слова плоски и одномерны. Сказанные вслух, они еще в редких случаях могут тронуть, но самые горькие из них становятся благополучными, едва перейдут на бумагу: ведь у них то преимущество, что они переживут того, кто их написал, – как тут не явиться самодовольству?

Нет, ни одно слово, ни одна запись не передадут его смятения, его отчаяния, когда он лежит, сжавшись под тонким одеялом. Он один знает все о себе и унесет эту тайну с собою. Боже, как холодно и одиноко и как далеко это небо, в котором ему предстоит пропасть.

Но тут же он подумал, что этот бунт против слов бессмыслен, – самообман, оправдание собственной нерешительности. Книги на полках, неподкупные друзья, точно глядели на него с укоризной. Он и только он виноват в своей несостоятельности. Легко говорить о бессилии слов после того, как их обескровишь, стремясь приручить и заставить себя обслуживать, – теперь он расплачивается за это. И тут снова ему явился город Ц.

Пожалуй, с той ночи этот город – образ, почти символ, над которым он сам посмеивался, стал его навязчивой идеей.

Переезд рисовался ему тем поворотным шагом, не сделай которого, он не смог бы себя уважать. Возвратиться в солнечные родные места, где почти полвека назад он явился в мир? Но для этого он уже вовсе не чувствовал себя готовым. Он не был ни победителем, ни безоговорочно капитулировавшим. Фанфары его не ждали, а утешения он не хотел. Еще что-то необходимо было постичь, прежде всего себя самого, и он не считал свой путь завершенным.

Он сообщил ей о своей идее. Как он ожидал, она пожала плечами. Это были те самые “фигли-мигли”, которых она терпеть не могла.

– У тебя все хорошо, – сказала она, – ты хочешь сам себя превратить в неудачника.

– Ты считаешь меня удачником? – спросил он.

– В общем, да, – сказала она. – Ты даровитый человек, успешно работаешь, у тебя нет особых врагов, живешь с молодой женщиной.

Он отметил про себя, что из оракула его перевели в даровитые люди, но, с другой стороны, она была по-своему права. Тем более что восторженность всегда опасна. Сейчас в их отношениях установилась определенная стабильность, и он даже не смог бы себе сказать, что уехать его понуждает любовное бедствие. Скорей, наоборот, из-за нее он должен был бы остаться.

Он попытался объяснить ей свое состояние. Дело не в его неутоленности, – говорил он, впрочем, не слишком в этом уверенный, – речь идет о самосохранении. Человеку не дано остаться на достигнутом пространстве, даже если он готов им ограничиться. Имитация движения всегда есть движение вспять и в конечном счете означает самопожирание. Не добавляя к себе, мы вынуждены питаться собой.

Она спросила его недоуменно:

– Почему же переезд тебя выручит?

– Возможно, и не выручит, – сказал он, – но я надеюсь.

– Вбил себе в голову, – она развела руками, – городок, каких тысячи. Я сама из такого. Знаю этот сахар на вкус и на цвет.

Он понимал, что не может ей ничего объяснить. Да и кто мог бы растолковать странную связь, возникшую между ним и городом Ц.? И разве в городе Ц. было дело? Этому городу выпало стать образом его надежды, спасательным кругом. Скучное место? Оно-то ему и необходимо. Там не явится ни одна суетная мысль. И наконец, он должен понять, чего он стоит, способен ли он изменить свою жизнь.

– Ты бы поехала? – спросил он.

– Лапушка, – сказала она мягко, – у меня новоселье на днях.

– В самом деле? – он был удивлен.

– Я молчала, сглазить боялась. Но теперь – все. Видишь, быстро меня оценили.

И она, довольная, рассмеялась.

У него создалось впечатление, что она не очень серьезно относится к его словам.

На новоселье он впервые увидел ее новых друзей. Это были люди крепкие, веселые, сравнительно молодые. Пожалуй, лишь двое-трое были его возраста, среди них полная плечистая женщина с грубоватыми чертами лица и насмешливыми опытными глазами. Он назвал ее про себя “мать-командирша”, потому что имя-отчество ее сразу забыл. Вообще в тот вечер его профессиональная тренированная память давала одну осечку за другой. Имена, чины и звания, которые были ему перечислены сияющей хозяйкой, быстро смешались, точно слились друг с другом. Он сидел, внутренне напрягшийся, и все следил за ней, такой он и впрямь видел ее в первый раз.