Алексей Федяров - Человек сидящий

— Слушай, брат, ну я же отдал уже денег. Почему ты так со мной сейчас? — тихо, чтобы никто не услышал то, что знают все, проговорил Аслан, сев в каптерке напротив улыбающегося завхоза.

— А кому ты отдал?

— Старому завхозу.

— Ну и иди к нему.

Разговор был окончен. Аслан стал догадываться, что друг и земляк оказался не вполне благороден и деньги, перечисленные его жене, так и остались внутри этой хорошей семьи. Но сделать было уже ничего нельзя.

А потом его определили в снежную бригаду.

Асфальт должен быть черный. Снега на территории зоны быть не должно. А на Урале снег идет часто и помногу. Поэтому специальные люди, которые никуда не смогли устроиться, у которых нет самых завалящих умений для какого-нибудь производства на промзоне, нет денег на должность, к примеру, дневального спортзала или банщика, идут в снежную бригаду. Семья Аслана могла бы ему помочь, но он стыдился признаться, что ошибся с другом. И честно принял свою долю.

Всю зиму он с утра и до отбоя чистил территорию зоны, скалывал лед, а потом скоблил асфальт специальными железными щетками. Снег собирали в кучи, носили его на лопатах и простынях, а потом грузили в тракторные прицепы с наваренными металлическими бортами.

Аслан с удивлением понял, что восемь зэков вполне заменяют трактор и способны толкать прицеп, заполненный мокрым снегом, на промку, где его нужно разгрузить у снеготопки. Там этот снег топили и сливали грязную воду в канализацию. Процесс был непрерывным.

Если снег шел ночью, а это было почти всегда, снежной бригаде разрешалось вставать за час до общего подъема и начинать чистить снег еще до того, как арестанты начнут выходить на зарядку. Это делалось из добрых намерений, администрацию уговорили разрешить это, позволить снежной бригаде спать меньше, потому что, если сто человек затаптывают ночной снег, вычищать его очень сложно, он меняет агрегатное состояние и примерзает к асфальту.

Аслан сильно похудел, мышцы его стали сухими, глаза приобрели печальную выразительность. Но наладился сон. Храп работяг вокруг перестал его волновать. Да и сам он после особо снежных дней похрапывал, засыпая.

— Умаялся, — говорили работяги вокруг, уже без желчи.

Его начали уважать. Люди увидели, что он не жалуется. Работал он наравне со всеми и часто брал на себя самое тяжелое — держал «руль»: приваренный к передней оси прицепа рычаг, который надо было направлять, идя впереди прицепа. Этот рычаг, когда передние колеса наезжают на препятствие и выворачивают ось, вполне способен снести человека с ног, даже если его крепко держать. Или сломать ноги, если выпустить его из рук. Такое бывало, поэтому «рулить» не стремился никто. Аслан не боялся.

Самое сложное началось в феврале, когда дрова для снеготопки закончились и снег начали возить на футбольное поле посреди колонии. Снег утрамбовывали и закидывали выше и выше — кучи становились высотой с трехэтажный дом и заняли все поле.

А в марте эти кучи было велено вывезти на промку — появились дрова. Слежавшийся снег разбивали и вывозили, заканчивали уже под апрельскими дождями, которые были в радость. Люди выработали ресурс.

В лице Аслана появилось мужское и суровое. Сам собой наладился быт, его перевели обратно, в хороший кубрик, только теперь люди почти не возмущались. А потом его снова внесли в список тех, кому разрешено играть в футбол.

Он был счастлив.

— Пасы будешь отдавать? — спросил старый зэк Сергей, когда тот шнуровал бутсы перед первой игрой.

— Да, конечно, — заулыбался Аслан.

Но так и не отдавал, носился с мячом и за мячом по полю, которое недавно заваливал снегом, а потом очищал от него.

И выглядел вполне счастливым.

Экстремист Антон сидел напротив меня и хлопал пушистыми светлыми ресницами. Чуть больше двадцати. Большие серые глаза и детское лицо вкупе с поддернутыми вверх бровями и сморщившимся оттого носом делали его вид совсем неопасным, даже смешным.

Но статьи были серьезные, говорящие, их было несколько, все недобрые, такие как у рэкетиров в 90-х.

Утром завхоза вызвали в штаб, и он вернулся озабоченным. Позвал меня.

— Нам дают нациста. Московского. Сказали — опасный. Будем воспитывать. — Это он организовал исполнение просьбы оперов, которым требовалось одно: чтобы не было проблем.

— Нациста или националиста? — спросил я.

— Которые лысые по улице ходят толпой, — ответил он, подумав.

Сам он — осетин тридцати лет от роду, выросший под Владикавказом, который искренне считал мегаполисом, — этих московских течений не понимал. К нему в аул ни нацисты, ни националисты не заходили.