Агаси Айвазян - Треугольник

Тимур!.. Ты был великим уничтожателем, однако, дабы осталась твоя слава разрушителя, ты поневоле заставлял строить. Словно не чувствовал, что противоречишь сам себе, именно этим обнаруживая свое бессилие… И о тебе, как о своем враге, напоминают эти мавзолеи.

Вот и я стою здесь, ветвь армян, крошка разоренного, сметенного тобой с лица земли Ани, и смотрю на твои следы. И нет во мне ни желания отомстить, ни ненависти… Маленький Тимур, бедный Тимур!..

Шагаю, несу на затылке шар солнца.

И вдруг мне кажется безумной моя надежда найти Маро. В самом деле, разве можно отыскать ее в этом большом городе, в этой большой республике, в двух республиках, возможно, даже в трех республиках?.. Однако я иду, потому что не могу не идти. Выхожу на шоссе, шагаю по асфальту. Проносятся автобусы, машины, мотоциклы… Навстречу попадается открытая туристская машина. «Кроме того, ведь я еще и турист», — утешаю самого себя. Увижу обсерваторию Улугбека. Поднимаю взгляд к небу и машу рукой — наверху солнце, яркое, полное солнце. Паренек, размахивая ногами, погоняет, лупит пятками в бока ослика.

— Эй!.. — зову я.

Паренек не слышит. Я убыстряю шаг.

— Хай!.. — зову я наугад, не зная, что означает это самое «хай», потом в голову приходит слышанное сегодня имя: — Нарко!..

Ослик замедляет шаг.

— Тебя звать Нарко? — спрашиваю я, догнав паренька.

Он мотает головой.

— Почему же ты остановился?

— Я не остановился.

— Как так?!

— Ослик остановился.

— Сам?..

— Да, ведь его звать Нарко.

— Твой ослик добился полной автономии, — смеюсь я, затем спрашиваю: — Где Улугбек?

— Во-он!.. — показывает он пальцем.

Дальше мы движемся вместе. Я широкими шагами, паренек на ослике, а ослик мелкими шажками. Оглядываюсь. На гудроне отпечатки моих чешских мокасин № 44 и маленьких подковок ослика. Кажется, притяжение земли удвоилось. Гудрон хватает за подошвы.

У паренька доброжелательное лицо.

— Садись, — предлагает он.

Я не понимаю.

— Садись, — повторяет он и показывает место позади себя.

«На ослика, — догадываюсь я. — Что ж, можно попробовать», — и делаю попытку сесть. Не удается. Паренек улыбается. Потом учит, как сесть. Сажусь.

Навстречу нам мчатся «Волги». За ними целая колонна грузовиков с красными транспарантами: «Сдадим хлопок государству в срок».

В кузове одной машины ровными рядами в пестрых праздничных тюбетейках сидят колхозники.

Пролетает мотоцикл с двумя милиционерами.

«Если в «Волгу» садится хоть один лишний человек — штрафуют. Интересно, можно ли сидеть вдвоем на ослике?» — думаю я.

Никто нас не штрафует.

И мы продолжаем путь.

Регистан.

На фронтоне медресе Шир-Дор — солнце и львы. Я долго смотрю, и мне начинает вдруг казаться, будто один из львов схватил солнце — играет в баскетбол. Другой лев протягивает лапу, чтобы отнять солнце-мяч, но первый блестящим дриблингом продвигается вперед и забрасывает мяч на фронтон соседнего медресе Тилликор. Солнце скользит вдоль фронтона и падает на горизонт.

Наступает вечер.

Я подхожу к сидящему во дворе седовласому узбеку, который здесь и за кассира, и за контролера, и за гида.

— Ака, — говорю я с усталой улыбкой, — не найдешь мне местечко переночевать?

— Это построил Бахадур, — не понимает старик.

— Место спать, переночевать… — я подношу сложенные ладони к щеке.

Старик недовольно морщится, мол: «А я-то думал, ты за красотой сюда шел!»

— Не-ет…

— Эх, ака… Остаться на улице, что ли?.. — сокрушаюсь я и прибавляю: — А говорят, что узбеки гостеприимные!..

И направляюсь к выходу на площадь.

— Э!.. — зовет старик.

Я продолжаю идти.

— Идем, — говорит он и, заложив руки за спину, направляется к медресе.

Все худжры медресе пусты, только одна келья внизу имеет дверь. Старинная деревянная дверь, с резьбой. На двери висит старый замок, но старик открывает дверь, не притронувшись к нему. Он улыбается собственной хитрости и впускает меня в келью.

К стенке прикреплена свеча. В колеблющемся свете видны пара голов и две пары синих глаз. Это русские ребята моего возраста. Влезли уже в спальные мешки, торчат только головы — читают.

— Такие же, как ты, — говорит старик и, бормоча по-узбекски, уходит.

Разведка взглядами.

— Вы тоже не достали места в гостинице? — наконец спрашиваю я.

— Нет, мы объявили бойкот гостиницам. Мы ночуем только на дворе или в мечетях, в старых замках, на дорогах…

— Туристы?

Я устраиваюсь в углу, и вскоре в худжре слышится только потрескивание свечи да шуршание книжных страниц. Однако от одного случайного слова рождается наше настоящее знакомство. Я узнаю, что ребята — студенты Московского театрального института, необыкновенные романтики, немного сумасбродные и чересчур молодые и неугомонные. А они, в свою очередь, узнают, что я студент художественного института, немного турист, немного растерянный и немного влюбленный. Словно кремень ударился о кресало. Они вылезают из своих мешков. Начинается спор, митинг, собрание, потасовка фраз, извержение восторгов… Они говорят только об искусстве. И я говорю об искусстве, однако в каком-то уголке моего существа приютилась Маро и слушает. Свеча сменяет свечу. Восток и Запад перемешиваются. Бомбардируем друг друга именами. Швыряем их друг в друга. Подкидываем вверх и вниз…