Андрус Кивиряхк - Ноябрь, или Гуменщик

Лийна приблизилась и остановилась шагах в десяти от Ханса. Ближе подойти она не решилась, поскольку боялась, что он ее узнает. Это был напрасный страх — в темноте лица было не разглядеть.

Они стояли молча. Наконец кубьяс сказал:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — шепотом ответила Лийна.

Они снова замолчали, уставясь в темноту.

— Меня зовут Ханс, — произнес наконец кубьяс. Он сделал шаг, но тут же испугался своей смелости, отступил на несколько метров назад и снова застыл на месте. Тут он вспомнил совет снеговика опуститься на одно колено, но застенчивость удержала его от этого. Так они постояли еще какое-то время.

Гуменщик, которому хотелось собственными глазами увидеть свидание, незаметно притаился за оградой, от нетерпения он едва не приплясывал на месте. Неужто они так и останутся стоять? Он надеялся, что кубьяс поведет себя как настоящий мужик, подойдет к девушке, обнимет ее, поцелует, и тогда у Лийны появится возможность обвести парня вокруг пальца, а когда Ханс наконец поймет, что это вовсе не барышня, будет уже поздно. Он уже войдет во вкус поцелуев, а если девке удастся в тот же вечер еще и понести от него, то свадьба дело решенное, и баронская дочка будет позабыта. Но эти двое стояли, глядя друг на друга как воротные

столбы — только ворота навесить! Ну какой прок от такого свидания? Гуменщик и впрямь испытывал желание найти хворостину и подхлестнуть влюбленных, как гусей.

Тут кубьяс собрался с духом и бухнулся на колени. Не на одно колено, это у него не получилось, он просто опустился едва ли не на четвереньки и сказал:

— Я люблю вас.

Лийна не ответила ничего, но почувствовала слабость в ногах и плюхнулась в снег, хотя прекрасно знала, что слова эти предназначались не ей, а барышне. Однако ж так приятно было услышать их!

— Вам не холодно? — спросил кубьяс.

Лийна покачала головой.

“Я написал для вас стих”, — хотел сказать Ханс и даже открыл было рот, но застеснялся своих слов и едва слышно забормотал себе в бороду: “Ты дышишь словно телочка...”

Лийна все же расслышала слова: она частенько оборачивалась волчицей, и поэтому слух у нее очень обострился. Она слушала и испытывала безумное желание припасть к груди кубьяса, но не сделала этого. Нельзя, чтобы Ханс узнал ее, это был бы конец. Что бы там ни считал гуменщик, отрешить кубьяса от его безумной любви не было никакой возможности, и Лийна знала это. Разве сама Лийна могла влюбиться в человека, который явился бы к ней в одежде кубьяса, хитростью забрался к ней в постель и предложил, мол, считай меня за кубьяса, потому что вот он я, уже здесь. Нет, она бы прогнала такого взашей и осталась верна своему чувству. Так поступил бы и Ханс. Единственное, что могла Лийна, это разыграть из себя нынче ночью баронскую дочку. Вот и все.

Ват-луп-са-ди, лу-сан-га-ди,

ра-ди-ри-ди-ре!

Кубьяс прочел до конца свой стих и теперь не знал, что делать дальше. Он просто стоял на коленях и смотрел на девушку в черном платье, фигуру которой в непроглядной тьме было трудно различить на фоне чернеющего леса. Лийна смотрела на кубьяса. Они молчали, и от счастья у них спирало дыхание.

Гуменщик тихонько поднялся, отряхнул снег со штанов и, разочарованный, отправился домой.

— Два дурака, — пробормотал он себе в бороду.

Погода повернула на оттепель.

Кубьяс и Лийна просидели в снегу не вечность, где-то после полуночи Лийна почувствовала, как ледяная сырость проникает ей буквально под кожу, и поднялась. Платье от талой воды промокло насквозь и стало такое тяжелое, словно сшито из свинца.

Как ни жалко, но предстояло расстаться, потому что наверняка и Ханс дрожал в натаявшей луже. Все равно оставаться здесь до утра было нельзя, при свете дня кубьяс наверняка узнает Лийну. Так что она слегка кивнула головой на прощанье и тихонько ускользнула.

Кубьяс не сказал ничего, только посмотрел вслед удаляющейся девушке и, когда Лийна окончательно растворилась в темноте, вскочил и помчался к снеговику.

— Ты видал? Видал ее?

— О да! — отвечал снеговик. — Я видел ее. Я видел все.

— Я такой дурак! Позабыл все, чему ты меня учил, я ничего не смог сказать, только смотрел, как последний болван! Все те красивые слова, что ты говорил… Я не смог даже рта раскрыть! Даже стих свой куда-то себе в бороду пробормотал, — говорил несчастный кубьяс. — Это было ужасно! Я дурень набитый!

— Нет, — возразил снеговик. — Напротив. Ты повел себя совершенно правильно. И не беспокойся — она услышала твой стих. Все прошло хорошо. Это было очень красиво. Воспоминание о вашей встрече я унесу с собой, и если когда-нибудь еще мне будет дан дар речи, я, возможно, расскажу об этом где-нибудь в далекой стране какой-нибудь принцессе, которая, услышав о великой любви, удивленно всплеснет руками.