Андрус Кивиряхк: Ноябрь, или Гуменщик

— Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа!

Нечисть зашипела и исчезла, оставив после себя зловоние.

Когда гуменщик воротился домой, старый домовик езеп предложил ему горячей похлебки и поинтересовался:

— Ну что там с батраком стряслось? Небось, кошмары замучили?

— Да какие кошмары у такой твари! — махнул рукой гуменщик. — Старая история — наведался в барскую кладовую полакомиться и навернул чего не следует. Этот болван мыла нажрался!

– Э-хе-хе! — беззубо осклабился старый домовик. — Совсем люди сдурели! Видал я, что они, случается, вытворяют! Я тут недавно отправился в поместье за пшеничной мукой для тебя, а там семейство из соседней деревни. Отец, мать и шестеро ребят. Так они свечи ели. Отец сидит на бочке с ножом в руке и режет восковые свечи, словно хлеб, — по очереди каждому изрядный кусок. Думал сказать им: люди добрые, кто же это свечами закусывает? Бросьте, кишки забьются. Да разве кто домовика послушает. Забрал я свою муку и был таков. А потом слух прошел, что все они померли через эти свечи. Неплохо безносая поживилась! Нет у людей ума! Я всегда говорю: не лезь, коли дела не знаешь! Смастери себе домовика, и пусть он тебе подсобляет. Домовик дрянь в дом не притащит! Да только люди не верят, думают, мало ли какое добро домовик не догадается прихватить, сами отправляются за добычей. Дурость это!

— Ну отчего же, можно и самому! — отозвался гуменщик. — Меру только надо знать. Я и сам бывало... скорее из интересу, но я беру немножко молочка, малость каши, горстку муки пшеничной... Изредка щепоть доброго барского табаку. А иные так прямо с большим корытом отправляются! Давно ли то было, когда Имби с Эрни разворотили стену своей избы — возвращались с целым корытом добра. Потом через эту дыру их и дождем заливало и снегом заметало, оба так занедужили, что хоть плачь. Старые люди, и куда им столько всего?

— Да что про них говорить, эти и хвою из муравейника готовы утащить! — махнул рукой домовик езеп. — Они ведь только и делают, что по чужим амбарам шастают. Вот и к тебе на днях наведывались.

— Вот как? Но у меня же и взять нечего!

— То-то и оно. По всем углам шуровали, в конце концов принялись дверь с петель срывать. Тут уж я выскочил да надавал им затрещин. Вмиг скрылись.

Гуменщик рассмеялся и вышел на крыльцо покурить трубку. Кто-то с мешком в руках шел мимо гумна, поздоровался с Сандером. Гуменщик узнал Ханса — кубьяса [2] Кубьяс — бурмистр, поставленный помещиком староста из крестьян. , молодого худосочного мужика, доброго своего приятеля. Ханс подошел, протянул руку.

— Куда это ты, — спросил гуменщик для начала разговора, — в такую собачью погоду?

— На мызу. Дело там у меня.

— Ого! И что же это за дело?

— Э-хе-хе, — рассмеялся Ханс. — Долгая история. Удачный денек у меня нынче выдался. Ну, слушай! Утром вызывает барон к себе меня да амбарщика и спрашивает, почему, мол, в амбаре зерна так мало. Зерна там, ясное дело, всего ничего, я и сам видал, как там, бывало, по десять домовиков орудуют, удивительно, что еще все подчистую не разворовали. Ну, Оскар барону объясняет: мол, это мыши, особенные такие здоровенные мыши, эстонской породы, этой осенью расплодилось их незнамо сколько, и очень они прожорливые. Пробираются с поля в амбары и жрут все подряд. Барон рассердился и спрашивает: неужели нет никакого средства от мышей? Вот тут-то меня и осенило, говорю: как так нет — пусть барин даст мне деньжат, и я куплю ему кота! Оскар-амбарщик аж побледнел — до того ему обидно стало, что не ему такая мысль в голову пришла, он ведь у нас первый жулик и обманщик. А барон обрадовался, дал мне серебряных монет и велел сегодня же вечером доставить в амбар кота. Теперь вот и несу его. То-то барин обрадуется!

— Где ж ты кота раздобыл? — спросил гуменщик.

— У Эллы-знахарки отловил! Их там тьма, — объяснил Ханс. — Нынче и впрямь славный денек — ни за что ни про что полная горсть серебра! Оскар-амбарщик с досады прямиком в корчму направился. А у тебя что новенького?

Гуменщик рассказал про батрака Яна и про то, как тот объелся мыла. Ханс презрительно поморщился.

— Это наша, эстонцев, беда, что дурачья много. Такие только весь народ позорят, — сказал он. — Дурная голова — это последнее дело. Воруй себе на здоровье, да знай меру. Я вот смотрю на этого Оскара-амбарщика — просто диву даюсь его жадности.

Они распрощались, и кубьяс направился в поместье, держа в руках мешок с мяукающим котом.

Недолгий день был уже на исходе, сумерки не заставили себя ждать и окутали все вокруг. Ни звезд, ни даже луны видно не было, только редкие огнехвостые домовики проносились по небосводу с торбами наворованного добра. Порой кто-то взвизгивал и гас — это означало, что хозяин застал вора и трижды ударил левой пяткой о землю, от чего домовик хлопнулся наземь.