Андрус Кивиряхк - Ноябрь, или Гуменщик

— А сколько ждать-то?

— Покуда она не затихнет.

Они поговорили еще немного в ожидании, когда хворь наконец отступит. Немного погодя Карел почувствовал, что жар спадает, руки-ноги перестали дрожать, и боль слегка отпустила.

— Вроде как передышка, — сказал он недоверчиво.

— Тогда не тяни, прячься, — приказал гуменщик. — Куда ты? В печку?

— Нет, слишком там жарко! — возразил Карел Собачник. — Только что протопили, я там задохнусь. Уж лучше мне на дереве схорониться.

— Лезь, живо!

Карел выбрался из постели и бросился во двор. Чуть в стороне от дома росла одинокая высокая ель, ветви которой начинались почти у самой земли. Взобраться на нее не составляло труда, и Карел залез почти на самую верхушку. Там он затаился, вцепившись в ствол, и перевел дыхание.

Дивный вид открывался с вершины ели! Деревня лежала как на ладони, раскинувшись под серым пологом неба. То тут, то там проносился чей-нибудь домовик, из чужих хлевов выбирались несыти, до отвала насосавшиеся молока, и тяжело плюхали домой, подобные громадным жабам. На отдаленной вырубке можно было разглядеть даже самого Нечистого, который елозил задницей по щепастому пню, оставленному нерадивым дровосеком. На болоте уже зажглись первые огоньки, показывая, где захоронены клады. Найти эти клады не удавалось никому, а если кто и пытался, то эти огоньки заводили в преисподнюю.

“А вдруг каким-нибудь манером можно все-таки разведать клад?” — размышлял Карел, жадно вглядываясь в голубые болотные огоньки. Он размечтался и уже вообразил себе, как выуживает из болотного оконца несметные сокровища и хоронит их в одном ему ведомом месте. Тут ему почудилось, будто кто-то зовет его.

— Карел, ау! — звал бабий голос. — Ау, Карел, где ты?

Карел Собачник напрягся весь и затаился. Наверняка это лихоманка, обнаружив пропажу своей жертвы, теперь ищет ее. Звонкий девичий голос еще долго звал Карела, пока не смолк наконец.

Немного погодя послышался жалобный детский плач.

— Ай, ай, ай, — хныкал ребенок. — Я косой ногу порезал! Кровь идет! Помогите! Помогите! Я кровью истеку, помогите!

Карела в дрожь бросило при мысли, что вдруг кто-то из детей, играя, и впрямь поранился косой, но не издал ни звука.

Ребенок плакал еще долго, всхлипывая и жалобно причитая:

— Мама, мамочка! Почему мне никто не поможет? Я не хочу помереть! Помогите! Помогите!

Карел на дереве обливался слезами, но молчал.

Потом долго было тихо, и Карел уже решил, что хворь оставила его в покое. Наконец гуменщик из-под елки велел ему:

— Ну, вылезай из своего укрытия, хворь, похоже, убралась.

— Слава тебе, Господи! — выдохнул Карел и стал нащупывать ногой опору, чтобы слезть.

И тут его охватил такой приступ лихорадки, что он чуть не кубарем скатился с ели. С большим трудом удалось ему удержаться, чтобы не расшибиться, он спускался вниз, вскрикивая от боли и приступов жара. На последних метрах силы совсем покинули его, он отпустил руки и шлепнулся в жидкую грязь под елью, да так и остался лежать, постанывая и дрожа мелкой дрожью.

Гуменщик бегом примчался из дому и помог несчастному вернуться в избу, в свою постель, напоил горячим молоком, растер руки-ноги болящего. У Карела зуб на зуб не попадал, и он смог только вымолвить:

— Ты почему сказал, что она убралась?

— Я? — удивился гуменщик. — Я ничего не говорил, я сидел возле печки, курил себе трубку, даже вздремнул малость.

— Я точно слыхал, как ты пришел под елку и сказал, что хворь убралась восвояси.

— Наверняка это она сама и была, — рассудил гуменщик. Она ведь каким угодно голосом говорить может. Ты перемоги этот приступ, тогда попробуем другое средство.

— Не верится мне, что я это переживу, — заохал Карел Собачник. — Ну всего насквозь пробирает, до самой последней жилочки! Придется вам ведром меня в гроб засып а ть, так она меня измочалила!

— Ты хлебни водочки, подкрепись.

— Да не пью я! — прохрипел Карел Собачник, закатывая глаза. — Никогда не пил. Я человек верующий, а вино пить — грех!

Гуменщик только присвистнул про себя.

— В этом-то и есть твое спасение! — обрадованно сообщил он. — Лихоманка на дух не переносит запаха водки. Потому она так тебя и валтузит, что ты пахнешь, как грудной младенец, лихоманке тебя только на руки взять да замучить. Надо тебе начать пить, каждый день по доброму шкалику, и попомни мое слово — избавишься от хвори!

— Не желаю я пьяницей становиться! — простонал из своей постели Карел.