Ульяна Меньшикова - Обо всём

А всё случилось в рождественский пост, когда кусок колбасы прилюдно в рот не засунешь. Решили мы налепить вареников. Вечерком. Муки по-честному купили, картошку и масло умыкнули с панихидного стола.

Тихий зимний вечер. Мы, втроём, по-семейному, налепили вареничков. Сварили. Лучок обжарили, чаю сварганили, естественно. И тут Вадюся вспоминает, что мама ему посылку передала. А в посылке той — варенье. Малиновое.

И пошёл Вадюся навстречу злой судьбе за этим вареньем. Жили мы в одном дворе, пока не отреставрировали семинарское здание. Девчонки в одноэтажном домике. А ребята в двухэтажном деревянном доме, где проживало священство с семьями. Мальчишкам отдали целое крыло о пяти комнатах, где они и спасались.

Идти быстрым шагом — ровно пять секунд, медленным — шесть. Вареники остывали, чай тоже. Вадюся пропал, как Иона в китовом чреве. Но, как говорится, дружба дружбой, а вареники ждать не будут. Мы с Маргаритой приступили к ночной трапезе, решив, что Вадика неожиданно посетил молитвенный экстаз (а с ним такое бывало), или он решил сгубить варенье в одиночку. Бог с ним, вареники — круче, это все знают.

И тут вваливается малиновый Вадюся. Натурально — малиновый. «Всклокоченный, как вакуловский чёрт после рождественского полёта», рот перекошен, глаза слезятся, в общем, неприятная картина для трапезничающих дев. Мы, понятно, сразу же смекнули, что нас сейчас будут убивать. Опытные уже были. Следом за Вадюсей ворвался отец Леонид.

Слово, которым мы сразу же обозначили эту ситуацию, я писать не буду. Очень сложное и за него придётся идти на исповедь.

Все имена библейских блудниц я запомнила в этот вечер. И даже несколько из апокрифов. Назвал он нас всеми и не по разу. Ослицы тоже были упомянуты, но уже без имён.

А ведь на Иродиад мы не тянули вообще ни по каким параметрам. Юбки в муке, губы в масле и луком от нас разило за три версты. Но когда это останавливало нашего батюшку? Сам он выглядел не лучше, надо сказать. Наспех накинутый подрясник, из-под которого торчали трогательные белые ноги в кожаных коричневых тапках. Топал он этими тапками, как заправский степист. Из-за его поясницы время от времени выскакивал павловопосадский платок Галины Леонидовны. Она тоже что-то там пыталась проблеять, но как солист отец проректор выигрывал.

Приказ собирать чемоданы был отдан на сороковой минуте обличительной проповеди. И первым! Первейшим поездом (о, сколько этих первых поездов было ещё!) ехать по своим Барнаулам и там позорить родителей, а не марать честное имя благочинного и настоятеля и вообще просто святого человека, который взвалил на себя страшный крест из наших тел и душ!

Но ярости благородной, источаемой по всему периметру нашим духовным отцом, мы как-то сразу поняли, что оправдания не прокатят. Вареники в качестве вещдоков прокурор не примет. И пассерованный лук тоже. Чемоданы мы начали паковать в присутствии понятых.

Через час вокально-драматической атаки отец наш выдохся. И переменил своё решение гнать нас в ночи и благословил спать, а в 6 утра выметаться на все четыре стороны. Рита как обычно тихо плакала и переживала, что не учится в политехе. Я хотела спать, а Вадик впал в транс и истово крестился на образ «Смоленской» Божией Матери, причитая, что бабы его сгубили.

Наутро весь церковный причт гудел колоколом. Новость о том, что Ульяна с Маргаритой жрали в пост пельмени и запивали это церковным кагором в окружении двадцати братьев, облетела даже церковных котов, и они смотрели на нас с презрением. О том, что теперь-то нас точно отчислят, служился благодарственный водосвятный молебен. (Да, у нас были недоброжелатели, и что? У кого их нет?)

Галина Леонидовна была счастлива. Ровно до полудня.

Пока не пришла главная просфорница Анна Агафоновна, бывшая разведчица и герой ВОВ, о чём мы узнали только после её смерти, и не узнала о творящемся беззаконии. Зашла на пять минут к нам, задала пару вопросов, а потом пошла будить нашего гневливого батюшку. Что она ему сказала, я не знаю. И не знаю, что сказала Галине Леонидовне, которая пришла и извинилась перед нами, своенравными малолетними дурочками.

Одним словом, нас не выгнали и про эту историю никогда не поминали.

Единственный человек, который с трудом перенёс потрясение, — это Вадюся. После всей этой канители он твёрдо решил стать монахом. Ушёл жить в ещё неотреставрированный Свято-Алексеевский монастырь. Наложил на себя пост и вериги и чуть не помер от подвигов и страшенного авитаминоза. Мы его с Риткой спасли от смерти (без шуток), сдав в больницу.