Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Чуть подальше на берегу сидел Учо, спиной к барже и песчаным дюнам, по которым легкий предутренний ветерок гнал вместе с туманом шелковую косынку Джульетты. Заплаканными глазами он смотрел на реку и бросал в воду свои латунные монетки.

Данило теперь опустился на корточки и держал на коленях голову Джульетты, повернутую лицом к его обнаженной груди. Глаза ее были открыты, они все еще сохраняли цвет каштана, и казалось, что девушка просто забылась, разглядывая птицу на его волосатой груди, и лишь на мгновение затаила дыхание. А Данило, замерзший и окоченевший, с опухшими от похмелья и слез глазами, раскачивался из стороны в сторону, будто баюкал девушку в своих объятиях.

Газетный лист, пахнущий свежей типографской краской, зашуршал в руках Васича. Лицо побледнело и передернулось в судороге вспыхнувшего гнева.

— Если этот идиот назовет на суде мое имя, я вынужден буду оставить Вену, не сделав дела… — сказал он, даже не посмотрев на своего телохранителя Милоша, сидевшего напротив.

— Зачем ему вмешивать вас в это?! — успокаивал его Милош. — Вы ту девчонку и видели-то всего раз в жизни. — Он немного помолчал и, словно вдруг ухватив спасительную мысль, поспешно добавил: — Может, она и не назвала ему вашего имени…

— Не из-за него я тревожусь, Милош, — покачал головой Васич, словно говоря «дурак ты дурак». — Этого Данилу врачи признали сумасшедшим. А вот негодяй Стева-Мамуза заявил в полиции, что она ту ночь провела с каким-то генералом и Данило убил ее из ревности. Испугался, кретин, как бы полиция не закрыла его кафану… Об этом уже пишут вовсю газеты и называют меня «генерал — эмигрант — соблазнитель». Если завтра обнародуют и мое имя, понимаешь, что это будет означать?

Милош растерянно заморгал и хотел было сказать что-то, но Васич ответил за него:

— Это будет означать, что наша миссия провалилась к черту!

— Выходит, эта темная голова может вас… — сказал он, наконец уяснив причины тревоги своего генерала, однако, не уверенный, что сумеет выговорить слово «скомпрометировать», показал руками, словно что-то наматывает, и многозначительно кивнул. — А если мы его… — Теперь он закрутил руками в обратном направлении. Это напоминало жесты затейника, объясняющего правила какой-то немудреной игры. — Может, он забудет ваше имя, господин генерал…

— Мы поговорим с ним, — прервал его Васич, доставая карманные часы. — Иди в гостиницу и дождись людей. Скажи им, что у меня важное свидание и я, наверное, освобожусь к обеду. Пусть ждут.

Милош ушел. Васич выпил глоток остывшего кофе и опять взял газету. Он снова и снова перечитывал статью, описывающую убийство Джульетты — «маленькой грил-герл» [75] Официантка (англ.) . , как ее теперь называли газеты. Под крупным заголовком криминалистической рубрики «Ужасное преступление на барже!» набранный жирным шрифтом шел репортерский комментарий: «Кровавый эпилог соперничества между неизвестным югославским генералом в эмиграции и его солдатом!» Васич побледнел.

— Проклятый газетный пачкун, — процедил он сквозь зубы, скомкал газету и отшвырнул ее на край стола.

Поглощенный своей заботой, потеряв интерес ко всему, даже к приходу человека, которого ожидал, он еще долго сидел в кафе «Шварцберг». Отсутствующим взглядом глядел он в дождливый день, который не мог ему показать ничего, что увело бы его мысли с той глупой ситуации, в которой он оказался. Затем в какой-то момент он заметил, что окно, у которого он сидел, совсем запотело, он все время видел перед собой только косые дождевые струи и силуэты спешащих прохожих. Хорошо знакомый голос застал его врасплох.

— Как всегда, в позе мыслителя, господин майор?

Васич поднял голову и увидел того, кого ждал. Это был человек его возраста, с коротко подстриженными седыми волосами, с моноклем в правом глазу, ко всему этому — правильные черты холеного лица. Васич взглянул на монокль и золотую цепочку, спадавшую в кармашек элегантного темного костюма, и эта обязательная деталь, которая и прежде делала его похожим на добропорядочного немца, напомнила ему о многом. Васич поднялся со стула и дружески протянул руку.

— А вы, капитан Ланге, как всегда, элегантны и беспечны, — возвратил он комплимент. — Вы были уверены, что узнаете меня?

— Совершенно, и был весьма доволен, когда услышал, что мы снова будем работать вместе, — сказал тот, разглядывая Васича, словно проверял выправку солдата в строю. — Должен сразу подчеркнуть, что особа, направившая меня к вам, и не подозревает, как далеко начинается наша дружба. Разумеется, я не горю желанием открыть ему это, потому не упрекайте меня, что по телефону я говорил с вами суховато. Я говорил из его канцелярии. Видите ли, эти господа из-за нашего прошлого все еще держат нас в резерве. Но боже мой, они на многое смотрели как на резерв, однако многое пошло таким путем, как то и было уготовано историей… Я опасаюсь, что время сделает свое, и однажды они вынуждены будут признать даже то, что, несмотря на самые лучшие побуждения, не могут сделать, оставаясь «союзниками». — Он усмехнулся лишь уголками своих пухлых, оттопыренных губ и, протирая монокль, добавил: — Союзники… История, очевидно, и не помнит более лживого союзничества…