Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

И она просыпалась в страхе. Если муж был рядом, он пытался ее успокоить. А если он бодрствовал в своей лаборатории, она шла туда и сидела среди колб и пробирок до рассвета.

Мил успокаивал ее:

— Отец говорил, что дурные сны бывают при тайных недугах. Ты больна чем-то и сама не подозреваешь об этом.

— Причина в нем самом, — говорила супруга.

— В нем? — удивлялся Мил.

— Именно, — твердила она.

Проходя по двору или по дороге к полю, женщина со злобой наступала на каждую ползущую букашку.

Долго являлся ей во сне злополучный жучок. Она освободилась от наваждения, только когда выполнила последнюю волю свекра — передала в местный комитет Народного фронта гобелен и талисман с бриллиантовым камушком.

…Богуле тоже посещали дурные сны. Он писал домой:

«Дорогие папа и мама, я опять видел страшный сон. Как будто ты, папа, стоишь с градусником, измеряешь температуру воды, которая хлещет из дувала. Ты злишься, что температура падает, вместо того чтобы расти, как тебе хотелось. Это означает, что не будет извержения, которое необходимо для твоих экспериментов. И вот ты рассердился, швырнул термометр прямо в кратер. А он взорвался, как бомба, образовал новую расщелину, и из нее повалила лава. Раскаленные хлопья, как фейерверк, полетели во все стороны. Они падают и на тебя, но ты от радости ничего не чувствуешь. Подхватываешь лаву лопатой и бросаешь в воду, проводишь свой эксперимент. А хлопья шипят в воде, и от них валит вар. И ты так увлечен своим делом, что не замечаешь, как тебя вот-вот накроет с головой туча горячего пепла. Я бегу предупредить, вытащить тебя с опасного места. Только ноги несут меня не вперед, а назад.

Тут я закричал от ужаса и проснулся. Увидел, что друзья но общежитию держат меня за руки. Они трясли меня, чтобы я очнулся, окатили водой, кое-как успокоили. Я лег и больше не мог уснуть. Смотрел в окно, как восходит солнце. Оно вставало из-за горы, как пламя, выползающее из-под земли. И казалось, его извергает гигантский вулкан. Это зрелище снова взбудоражило меня.

Постоянно думаю о тебе и маме. Время здесь тянется для меня медленно. Просил коменданта отпустить на несколько дней повидаться с вами, но разрешения не получил. Комендант не дает мне те деньги, которые ты ему для меня оставил, и мне не на что купить билет на автобус. И еще. По его поручению один из ребят следит, чтобы я не вставал по ночам. Прошу вас, напишите коменданту, придумайте какой-нибудь срочный, важный предлог, чтобы меня отпустили. Умоляю сделать это побыстрее. Ваш любящий сын Богуле с наилучшими пожеланиями…»

Богуле продолжал видеть дурные сны. По ночам он спрыгивал с постели, выходил из спальни. Товарищи бежали за ним, будили, приводили в чувство и снова укладывали в кровать. А потом начали с вечера ставить возле нее корыто с водой.

Нередко, находясь в полудремоте или даже бодрствуя, мальчик вдруг вскрикивал на уроке:

— Нет, нет!

Этим он мешал учителю и отвлекал внимание учеников. Его тормошили, успокаивали, расспрашивали, что стряслось, почему он кричит. Богуле отвечал: «Сам не знаю. Вдруг что-то пришло в голову…» И напрягался, чтобы вспомнить, во сне или наяву была сцена: учитель писал мелом на классной доске, неожиданно повернулся и начал целиться этим белым камушком в него, и мел превратился в стрелу…

Однажды мальчик поднялся со скамьи, собрал свои книги и направился к выходу.

— Ты куда? — поинтересовался учитель и не получил ответа. — Куда ты направился? — повторил педагог и схватил Богуле за руку. Тот осознал, где находится, и вернулся на свою скамью.

Время от времени такое случалось с ним, хотя, как правило, на уроках он не причинял никому беспокойства. Желания учиться не было, а вот математика давалась ему удивительно легко, усвоение шло само по себе, не требуя усилий. Вычисления Богуле производил не на доске и не в тетради, как другие дети, а в уме. Учебники математики он читал вслух в общежитии, в комнате для занятий, будто увлекательные рассказы или сказки. Решая задачи, не прикасался к карандашу. Преподаватель математики предсказывал: ты станешь гением! Наверное, поэтому юного Пифагора из Дувалеца опекали и ребята, и учителя.

Правда, так было не с первых дней. Поначалу соученики и педагоги требовали исключить Богуле из школы-интерната. Он их раздражал, мешал, некоторые его не выносили. Но потом окружающие разглядели в нервном, застенчивом подростке нежную, отзывчивую душу и полюбили его.