Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

— А почему меня? — Причин для этого, впрочем, всегда находилось предостаточно, но хотя бы вначале нужно было сделать как можно более невинную и удивленную мину.

— Что у тебя в сумке? — пронзил он меня вопросом. — Тоже что-нибудь продаешь и спекулируешь?

— Я возвращаюсь из школы.

— В какую же школу ты ходишь?

— В гимназию на Веговой улице.

— Еще и в гимназию? — удивился отец.

— Конечно, ты что, даже этого не знаешь?

— Этого я, правда, не знал, — произнес отец несколько мягче, — зато мне хорошо известно, что Берти самый обыкновенный вор. — Он нахмурился. — Сегодня меня приглашали в итальянскую квестуру [42] Полицейское управление (итал.) . из-за него. Если завтра мне не удастся вырваться домой, передай ему, что сейчас не время попадать в руки к итальянцам.

Гнев отца, пожалуй, был справедливым.

— Для активиста, или как там их называют, это, безусловно, ненужные, если не опасные мелочи, — проговорил я, набравшись смелости и надеясь, что этим я сокрушу отца.

Если я и был когда зол на Берти и его банду, так именно в этот момент, и не только из зависти и ревности — оттого, что они никогда не приглашали меня участвовать в их похождениях и отмахивались от меня как от сопляка. Эти ребята, не только Берти, но и Воя Есенек и Людвик Дебевц, лет по четырнадцать-пятнадцать, на которых все махнули рукой, жили как вольные птицы и совсем одичали. Они воровали, как сороки, перепродавали краденое на черном рынке и, туго набив карманы, колобродили так, что на них невозможно было смотреть без негодования. Вначале они повадились в лавку Мерхара в Кодельево: в полдень, когда жалюзи опускались на несколько часов, они забирались в подвал лавки и выносили все, что попадалось под руку. Пока они брали товар, который Мерхар со своими приказчиками наворовал во время распада Югославии с военного склада в Кодельево и теперь — спекулянт, каких поискать, — продавал тайно, из-под полы, болгарские яйца, муку, сухари и солдатские консервы, дело процветало, и ребята задрали нос. Потом, когда запасы истощились и в подвале остались только итальянский жир, мармелад и рис, которые стократ были переписаны и учтены и количество которых должно было соответствовать количеству купонов продовольственных карточек, Мерхару пришлось тяжко. За день до моего визита к отцу ребят подкараулили около лавки карабинеры, схватили и на велосипедах отвезли в квестуру; веселью настал конец. Но я мог бы рассказать отцу вещи и пострашнее. Все эти ребята были не только наглыми ворами, но и распутниками. Каждый вечер, объевшись пудингом, которым они набивали пузо в фойе кинотеатров «Мосте» и «Кодельево», они шлялись по улицам и бросались на девчонок, своих одноклассниц, щипали их за грудь, тискали так, что бедняжки вскрикивали. И чем громче те кричали и грозили пожаловаться учителям в школе, тем больше веселились эти разнузданные хулиганы.

— Думаю, Берти нельзя помочь, — сказал я, — Все это свинство проистекает от греха.

— От какого греха? — опять рассердился отец.

— Не знаю точно. Ночью я сплю, ничего не вижу и не слышу. Мать уже много раз лупила Берти среди ночи, чтобы он прекратил свои пакости, говорила, что у него отсохнут руки, если он будет продолжать так грешить.

— Ты хочешь сказать, он занимается онанизмом?

— Онанизмом, да, — кивнул я, припомнив, что слышал это слово применительно к такой ситуации. — Его кровать прямо сотрясается.

— Ему нужна подруга, — сухо заметил отец. — Ведь ему уже пятнадцать.

— Плохо то, — продолжал я, — что у него всегда на все есть готовый ответ. Какой бы проступок он ни совершил, даже если пролил молоко, тут же начинает хныкать: «Мама, это все проклятый грех, искушение, оно сильнее меня. Как только я согрешу, целый день потом хожу будто помешанный и вообще не знаю, что делаю». С одной стороны, он такой высокомерный, с другой, такой жалкий, что его невозможно выносить.

Отец улыбнулся.

Так с отцом мы еще никогда не говорили, и когда я вспомнил, что должен рассказать ему о Борисе Прелче, вдруг почувствовал себя усталым и отыскал стул. Мне нужно было перевести дух. Передохнув, я сообщил ему, кто прислал меня.

— Джесси Оуэнс?

— Плут, — ответил я. — Старый Плут.

Отец расспросил о его ране, о которой я не знал толком ничего, и сказал:

— Подожди, я узнаю, кто из сестер дежурит сегодня ночью.

Он быстро вернулся:

— Порядок, сестра Цецилия… Она вечно перебирает свои четки, зато лучше относится к нашим, чем к итальянцам. Правда, парню придется по здешнему обычаю немного помолиться… — Потом с минуту подумал и сказал: — Пусть приходит вечером, между семью и восемью, перед самым комендантским часом, когда на улицах поубавится народу. Я подожду в проходной, чтобы его не отправили в другое отделение. Остальное пусть его не волнует. Каналы еще действуют.