Вильгельм Мах - Польские повести

— Альберт, душа моя! — звучным басом воскликнул седенький, утопавший в подушках старичок. — Садись же, садись сюда, дождаться тебя не могу!

Но Альберт, и не взглянув на него, захлопал в ладоши.

— Други и товарищи, — сказал он, — я хочу представить вам моего двоюродного брата и его сына, а значит, тоже брата, словом — двух братьев. Угостим их?

— Пусть пьют! Пусть пьют! — раздался дружный хор голосов.

— Разрешается? Отлично. — Он повернулся к боковым дверям комнаты и снова хлопнул в ладоши. — Хануля!

Я не верил собственным глазам. В комнату вошла Большая Хануля в белом накрахмаленном фартуке и в крохотной белой наколке на волосах. Она глянула на меня, на Отца отсутствующим взглядом, словно видела нас впервые.

— Хануля, три чистых стакана для наших гостей (он кивнул в нашу сторону) и для меня. Только прежде чем входить в комнату, обуйся, невеста!.. — крикнул он ей вслед.

Грянул мощный смех. Большая Хануля обернулась уже в дверях, она словно не расслышала слов Альберта или ждала, что он еще что-то скажет. Она глядела на него каким-то особым взглядом, смысла которого я не понимал. Такой блеск в глазах и выражение полного смирения мне случалось видеть иногда лишь в церкви, у молящихся женщин.

— Ну, ступай, ступай! — пренебрежительно-ласково сказал Альберт.

— Альберт, жизнь моя, — снова начал старец. — Ты неподражаем. Ты один такой единственный от моря до моря. Я тебя люблю. И всегда рад помочь. У моего племянника, Директора, ты будешь первым человеком. Альберт, голубчик, если бы все это было мое, то я бы сразу, — и старик взмахнул высохшей рукой, — оформил на твое имя завещание.

— Профессор, — поклонился Альберт, — народная собственность — принадлежит каждому из нас. В том числе и вам, Профессор, и мне. Благодарю за лестные слова, слова признания.

— Собственность народа! — обрадовался дядюшка Директора. — Народа! От моря и до моря!

— Гражданин Профессор, наш уважаемый бывший директор! — вставил свое слово человек с завязанной рукой. — Альберт должен выпить двенадцать штрафных.

— Сюда, сюда, Альберт, голубчик, — радушно приглашал старик, крохотной ручкой похлопывая по подушкам.

Тем временем Хануля принесла бутылки и стаканы, и не знаю, как это случилось, но только через минуту я уже держал в руке полный до краев стакан, и кто-то силой прижимал его к моим губам. Я поперхнулся, выплюнул и увидел, как кто-то другой пытается силой заставить Отца выпить. Отец с размаху швырнул стакан оземь. Альберт же, запрокинув красивую темную голову и сверкая белыми зубами, опорожнил стакан одним глотком. В голове у меня шумело, и сквозь этот странный шум я снова услышал голос Альберта:

— Хватит! Не смейте пить! Вам известно, за чье здоровье вы пьете? Вы знаете этих людей?

Хануля, вытаращив глаза, глядела на меня.

— Это Стефек.

— Молчать! — крикнул Альберт. Он отскочил в угол и, эффектно, по-актерски выбросив вперед руку, показал на Отца и медленно, отчетливо произнес:

— Я поймал его в тот момент, когда он подкладывал мину под нефтяную вышку.

Наступила какая-то настороженная тишина. Кто-то громко рассмеялся и тут же замолк.

— Этот тип вооружен до зубов. В карманах у него гранаты, а под курткой с каждой стороны по два пистолета. В саду он оставил лошадь, а к седлу приторочен пулемет.

— Но, голубчик, ведь ты говорил, что это твой кузен, — пробормотал Профессор.

— А теперь говорю, что это бандит. А ну! — рявкнул он вдруг на Человека в мундире, на того, что был помоложе. — Чего ждешь. Стреляй!

Тот, пошатываясь, вскочил со стула, схватился за винтовку. Отец сделал шаг вперед. Человек в мундире обвел всех помутневшим взглядом и нерешительно сказал Альберту:

— Альберт, так не положено…

— Чего ты ждешь, дурень? Чтобы он бросил гранату? Чтобы нас на куски разорвало? Я свое сделал, теперь твой черед.

Человека в мундире била дрожь. Он сорвал с руки окровавленное полотенце и медленно приставил ружье к плечу. Отец одним прыжком очутился возле него. Но еще быстрее Альберт ударил снизу по винтовке. Раздался выстрел. С потолка посыпалась штукатурка. Альберт со всего размаху огрел Человека в мундире по шее кулаком. Тот тяжело опустился на стул, а Альберт разразился каким-то нескончаемым истерическим хохотом.

— Болван! — ревел он сквозь смех. — Нечего сказать, рад стараться. Шуток не понимаешь. Брата моего чуть не убил, святого человека.

Человек в мундире, казалось, все еще ничего не понимал. Он по-детски обиженно скривил губы.