Матиас Энар - Компас

Моргану больше нечего добавить. Устремив взор в прошлое, он все быстрее вертел стакан. Самое время уходить. Я потянул за пресловутые невидимые нити, и Сара встала одновременно со мной:

— Спасибо, Жильбер, за приятный вечер. Спасибо. Спасибо.

Я залпом выпил принесенный Насим Ханум стакан лимонада. Жильбер остался сидеть, бормоча персидские стихи, но слов я разобрать не мог. Сара, уже на ногах, прятала волосы под шелковой фиолетовой вуалью. Я машинально считал веснушки у нее на лице. Азра, Сара, думал я, почти те же самые звуки, те же самые буквы. Та же страсть. Морган тоже смотрел на Сару. Он сидел, уставившись на ее бедра, скрытые под исламским пальто, которое она натянула несмотря на жару.

— Что стало с Азрой? — спросил я, желая отвлечь его взор от тела Сары, тупо, ревниво, как напоминают мужчине имя его жены, чтобы эти звуки хлестали его от имени Господа Бога и морального закона.

Морган со страдальческим лицом повернулся ко мне:

— Я не знаю. Мне рассказывали, что режим убил ее. Может быть. В начале 1980-х бесследно исчезли тысячи активистов. Мужчин и женщин. Отечество в опасности. Иракская агрессия не только, как предполагали, не ослабила режим, но, напротив, укрепила его, дала ему прекрасный предлог избавиться от всей внутренней оппозиции. Молодые иранцы, жившие между шахом и Исламской республикой, тот самый средний класс (ужасное выражение), что возмущался, писал, боролся за демократию, — все они окончили свои дни на виселице в мрачных застенках, полегли на фронте или вынужденно отправились в эмиграцию. Я покинул Иран вскоре после начала войны и вернулся туда только спустя восемь лет, в 1989 году. Меня встретила уже другая страна. Университет заполнили бывшие революционеры, не способные связать двух слов и ставшие студентами благодаря басиджу [586] Басидж — иранское полувоенное ополчение, одна из пяти так называемых сил в составе корпуса Стражей Исламской революции. Основано в 1979 г., после Исламской революции в Иране. . Студенты, которым предстояло стать преподавателями. Невежественными преподавателями, которым, в свою очередь, предстояло обучать учеников, обреченных остаться на уровне посредственности. Все поэты, все музыканты, все ученые находились во внутренней ссылке, раздавленные диктатурой скорби. Все в тени мучеников. При каждом взмахе ресниц им напоминали о каком-либо мученике. Их улицы, их закоулки, их кондитерские носили имена мучеников. Мертвецов, крови. Поэзии смерти, песен смерти, цветов смерти. Лирика становилась названиями наступательных операций: Аврора I, Аврора II, Аврора III, Аврора IV, Аврора V, Кербела I, Кербела II, Кербела III, Кербела IV и так далее, до самого пришествия Махди. Не знаю, где и когда умерла Азра. В тюрьме Эвин, конечно же. Я умер вместе с ней. В 1979-м, в первый год революции, 1357 год по солнечному календарю Хиджры [587] Хиджра — мусульманское летоисчисление, ведущее начало от 16 июля 622 г., даты переселения пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину. Календарь летоисчисления по хиджре является лунным, и перевод его дат на григорианский требует особых вычислений; в Иране действует так называемая солнечная хиджра, и, чтобы перевести дату солнечной хиджры, достаточно прибавить число 621 к указанной дате. . Она больше не хотела меня видеть. Все очень просто. Она растворилась в своем стыде. Пока Хомейни боролся за укрепление собственной власти, Азра, черпавшая силы в стихах Лахути, окончательно рассталась со мной. Она говорила, что узнала правду. Правду бесспорную — каким образом я сумел удалить ее возлюбленного, как лгал про ее отца, — но не истинную . Истинная правда — это моя любовь к ней, в которой она могла убеждаться каждое мгновение, когда мы были вместе. Это единственная истина. Я никогда не был самим собой, только в те моменты, когда мы соединялись. Я никогда не женился. Никогда никому не делал предложения. Я ждал ее всю жизнь.

Фред Лиоте не обладал моим терпением. В декабре 1980-го в парке, окружавшем клинику, Лахути повесился на старом дереве, использовав вместо веревки простыню. К этому времени он уже два года не видел Азру. Какая-то добрая душа сообщила ей о его смерти. Однако на вечер памяти Лиоте, организованный нами в институте, Азра не пришла. Впрочем, из тех знаменитых поэтов, которые якобы восхищались его стихами, тоже никто не пришел. Вечер прошел прекрасно, спокойно, тепло, эмоционально, душевно. С привычной выспренностью Лиоте сделал меня своим «литературным агентом, обладающим правом улаживать его литературные дела». Я сжег в раковине все его бумаги вместе со своими. Все воспоминания о том времени. Фотографии желтели, корчась в огне; тетради горели медленно, словно поленья.