Мати Унт - Осенний бал

все в самом деле было еще возможно, но все-таки было уже предрешено. (Потому что пьяный доктор Г., выпивавший сегодня наверху с одним студентом-старшекурсником и одной стареющей шлюхой, забыл запереть свою машину и вытащить ключ зажигания. Он сначала вообще не хотел оставаться в ресторане, у него был план выпросить бутылку виски и поехать домой. Между прочим, его наверняка бы забрала автоинспекция, потому что на шоссе, по которому он должен был ехать, в этот вечер как раз дежурил патруль. Все пошло по-другому, потому что в два часа ночи пьяный Г. своей машины на месте не нашел. О судьбе своей машины он узнал лишь тогда, когда пошел ругаться со швейцарами).

Маттиас сдал назад, вперед, потом снова назад и рванул по бугристому асфальту со двора на улицу. Если их и искали, то, наверно, по другую сторону дома. Никому в голову не пришло, что они побежали в сторону заднего двора. И теперь они были в машине. В последний раз Маттиас водил машину три года назад, а теперь все вспомнилось само собой. Но на перекрестке он едва не столкнулся с огромным грузовиком. Его фары ослепили Маттиаса, обе машины пронзительно завизжали тормозами, и Маттиасу в последний момент удалось проскочить по дуге у грузовика под носом. Теперь они ехали в горку, впереди возвышался на фоне летнего неба неясный силуэт церкви, на верхушке которой горел красный огонь. Кристину прижимало то к Маттиасу, то к дверце, асфальт вдоль всей улицы был взрыт, и Маттиас тут же вообразил, что идет война, город окружен, идет эвакуация. Таблички повсюду предупреждали и запрещали: СТОП, ОСТОРОЖНО, РЕМОНТ, ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН. Казалось, в любую минуту из-за угла прямо перед ними на дорогу выползут танки. Маттиас выжал газ до упора. Удастся ли им выбраться за город? (Где десант автоматчиков? Когда взорвут склады?) Успеют ли они прорваться на шоссе (к своим / через линию фронта / в тыл)? Все решали секунды. Но сзади Маттиас не видел ни одной милицейской машины, милиция, видимо, еще разбиралась в ресторане или у выхода, и они промчались мимо мастерской по ремонту соковыжималок, мимо мастерской по ремонту пишущих машинок, по направлению к психолечебнице, мимо парников и теплиц, мимо территории, где когда-то помещался лепрозорий Святого Георгия, потом налево, снова в гору, и дальше,

и город вдруг кончился, по обе стороны горели красные огни посадочных полос аэропорта, начались яблоневые сады, дикие и пустые, Маттиас прибавил скорость, и тут из канавы выскочил заяц и помчался перед машиной, а впереди бежала его тень (его душа), и он метался из стороны в сторону и никак не мог соскочить с дороги, пока Маттиас не притормозил немного, и тогда заяц юркнул на проселок, и шоссе снова было свободно ( the streets are fields that never die ), и Маттиас снова прибавил скорость ( oh tell me where your freedom lies ), пока стрелка на спидометре не показала сто двадцать,

лощину затянуло туманом, и он медленно переливался через дорогу, слева направо, перпендикулярно лучам от фар. Этот луг, поросший собачьей ромашкой, который простирался сейчас слева, до сих пор называют Мертвым полем, потому что в этом приходе во время великой чумы (1709–1711) умерло 1629 человек, или 64,4 % всех жителей, а в деревне, замшелые крыши которой сейчас темнели на фоне летнего неба, вымерли все до единого ( the days are bright and filled with pain, / enclose me in your gentle rain ), и только рябины шелестели на теплом летнем ветру над домами, в которых беззвучно и угрожающе разлагались трупы. Народная молва говорит, что как-то ночью здесь наконец появилась «самоходная черная телега», таинственный механизм, ездивший по пыльным проселкам неведомо как, без шума, без мотора, скрипя только металлическими колесами. Эта машина без посторонней помощи собрала умерших со всех хуторов и свезла на Мертвое поле и схоронила трупы в огромной яме. Когда могила была зарыта, самоходная телега уехала в неизвестном направлении, и никто с тех пор ее не видел, равным образом как никто до сих пор не знает, кто тогда ее сюда послал. В ту чуму из эстонцев в живых осталась одна треть (восемьдесят тысяч). Теперь все хутора опять были полны людей, хотя нигде не светилось ни одного окна,

все спали, ни одна собака не выскочила облаять машину, мчащуюся в ночи. Страх у Кристины прошел, в груди росло чувство счастья и свободы. Она опустила стекло, чтобы ветер обдувал лицо, шею, грудь. У нее было такое чувство, будто она сидит в лифте, который со скоростью свободного падения летит к Земле (или к центру Земли), покуда все спят, и маленькая коричневая обезьянка, талисман доктора Г., у нее перед лицом танцевала на резинке свой последний танец, и ветер дул девушке в ноздри и в рот, переполняя легкие,