Наталья Дорошко-Берман - Красная гора - Рассказы

Я смертельно устала, пот лил с меня ручьями.

«Проклятый Педро, — ругалась я про себя. — Как мог он предложить мне такое! Теперь этот гад, этот мнимый знаток испанской литературы, спокойно отдыхает себе у лифта, в то время как я, больной человек, которому еще предстоит тяжелая операция, мотаюсь туда-сюда, волоча капельницу и коляску с Айзеком впридачу».

И пока я так ругалась, я, сама не понимаю как, очутилась вдруг у заветной двери.

— Ура! — закричала я и бросилась целовать Айзека. — Мы сделали это! Мы дошли. Ура!

И мы зашли в синагогу, и витражи Шагала ослепили нас.

— Как здесь прекрасно медитировать! — блаженно зажмурился Айзек. — Ты не против, если я займусь медитацией?

— Ну конечно, не против, — ответила я. — А мне вот хочется помолиться.

И мы углубились каждый в свое.

— Боже! — взмолилась я. — Дай мне силы выжить после операции. Соверши чудо! Я ведь прошла жизнь только до середины. Боже милостивый, клянусь всю оставшуюся жизнь посвятить добрым делам. Я буду приходить к онкологическим больным, буду утешать их, буду говорить им: «Вот видите, я же выжила, и вы выживете, обещаю вам!»

«О Боже, пронеси мимо эту чашу, но да твоя воля будет на то, а не моя!» — откуда-то пришли слова молитвы.

«Да нет же, — возмутилось все во мне, — как это „да твоя будет воля!“? Я жить хочу! Я ведь об этом собиралась Его просить, но все настойчивее и настойчивее звучало во мне: „Господи! Пронеси мимо эту чашу, но да твоя воля будет на то, а не моя!“»

Слезы полились у меня из глаз.

— Вы сидите здесь уже тридцать минут, — подошла к нам какая-то женщина, сидите и занимаете место. А нам нужно все пространство. Сюда экскурсии ходят!

Я не понимала, чем мы с Айзеком можем помешать экскурсиям и какое такое место мы занимаем, и вдруг сообразила, что мы с ним представляем довольно экстравагантную парочку: я в пижаме с торчащей из меня капельницей и Айзек с переломанной шеей на своей коляске. А раз мы столь экстравагантны, то можем переключить внимание экскурсантов со знаменитых витражей Шагала на свои убогие личности.

«Кто знает, — усмехнулась я. — Может, мы с Айзеком конгениальны витражам Шагала и всем своим видом пробиваем в этом пространстве брешь. Вот почему они и говорят, что им нужно все пространство, и выгоняют нас отсюда. В конце концов, это даже льстит!»

— Хорошо, хорошо, — согласилась я. — Мы уйдем. Только можно мы уйдем через другую дверь, через ту, которая на улице, чтоб выйти в сад и погулять там?

— Уйти-то вы через эту дверь можете, — на мгновение задумалась женщина, — но войти вы уже не сможете, и для того, чтобы вернуться в больницу, вам придется подниматься по ступенькам, чего вы тоже сделать не сумеете.

— Но почему, — недоуменно спросила я, — вы не хотите выпустить нас обратно?

— По соображениям безопасности, — коротко ответила женщина.

— Мы что, похожи на арабских террористов? — удивился Айзек. — И что мы можем сделать, входя через эту дверь, чего не сделали бы уходя?

— Наши правила одинаковы для всех, — отрезала женщина.

И мы с Айзеком, так и не взглянув на знаменитые сады Адассы, повернули обратно.

У лифта нас ждал мрачный Педро.

— Инна не появилась, — сообщил он.

— Ну что ж, — сказала я, — едем на второй этаж ко мне в палату. Наверняка она там.

Мы сели в лифт.

— Пожалуйста, нажмите на кнопку один, — попросила женщина в узорчатом платке.

— Что за чертовщина! — удивилась я, шаря глазами по табло, — тут нет цифры один.

— Вместо нее буква «куф», — объяснил Педро.

— Но почему буква «куф»? — была потрясена я. — Это ведь даже не первая буква алфавита.

И тут до меня дошло, почему наша Инночка не вышла из лифта. Все произошло из-за того, что мы договорились встретиться на несуществующем первом этаже.

— Послушайте, — предложила я, — давайте опять выйдем на этом треклятом этаже «куф», выйдем и посмотрим, не там ли она осела после всех своих мытарств и приключений.

И мы вышли и, о счастье, увидели, как из лифта напротив выкатила Инночка, и вдруг все втроем, и я, и Инночка, и Айзек расхохотались и продолжали смеяться до слез, до икоты, до боли.

И только Педро злобно молчал и все поглядывал и поглядывал на часы, и я поняла, что его рабочее время давно уже истекло.

Чем больше в моей жизни случается печалей, тем большей грешницей я себе кажусь. Ведь ничего просто так не бывает. Каждое горе, каждая печаль — наказание за проступок. И все-таки хочу быть счастливой и делать то, что мне приносит счастье, и не делать того, что мне его не приносит. И пусть мне за это счастье будет наказание. Бог свидетель: я хотела быть богопослушной. Я боялась нарушить волю Божью. Я считала, что он зародил жизнь и, следовательно, она, эта жизнь, ему нужна. Что ж, эта жизнь ему нужна была только для одного — для моего наказания? Наказания за мое счастливое лето, за то, что я не боялась произносить «я счастлива, у меня сказочная жизнь»? Но рядом был страдающий человек. Его-то ты, Господи, должен был наградить. Его-то за что? Не сходится тут что-то. Наказывай либо его, либо меня, ведь у нас прямо противоположный образ жизни. Но ты наказал обоих. Ты наказал троих. Наказал и того, который шевелился целых две недели. Какой урок извлечь из этой истории?