Робин Роу - Птица в клетке

– Я в деле, – сообщаю я, уже предвкушая развлечение, ведь это же клево – куда-то поехать. – Да, будет круто. Приключение! Захватим с собой одеяла.

Джесс расплывается в улыбке и довольно болезненно сует мне в ухо свободный наушник.

– Мужик, ты не пожалеешь. Послушай.

Завывания солиста и грохот гитар ничем не отличаются от десятков других групп, к чьему творчеству он меня приобщал, но я улыбаюсь и доедаю остатки курицы. И лишь вполуха слушаю, как остальные решают, сколько машин нам потребуется, чтобы всем доехать на место.

После школы я резко сворачиваю направо и срезаю путь через парк. На самом деле парком его не назовешь: никаких тебе горок или спортивных снарядов или чего-то еще, что могло бы привлечь сюда родителей с детьми. Лишь несколько небольших прудов и едва видных тропинок. Мне больше нравится ходить здесь – не потому, что так быстрее, а потому что так я вроде бы не прячусь от Джареда и автобуса, словно последний трус.

Иногда, если хорошенько постараюсь, я вспоминаю, как мы с ним столкнулись в первый же день в детском саду. Мама пришла меня забирать, и я рассказал, мол, у меня в группе есть очень злой мальчик. Бьет других детей, пока воспитатель не видит. Пачкает чужие акварели черным карандашом. Рушит башенки, которые построили ребята.

Мама слушала, кивала, а потом заявила, что не бывает злых детей, есть только несчастные.

– Откуда тебе знать? – спросил я. – Ты же его не видела.

– А мне и не надо. Я и так знаю. – Она не рассказала, откуда именно, но заверила, что Джареда надо просто пожалеть.

На следующий день, когда он опрокинул мою башенку, я положил руку ему на плечо и сказал:

– Все в порядке. Я знаю, что ты просто несчастлив.

А он ударил меня в глаз.

Я сказал маме, что она была не права. Джаред злой, он меня ударил. Я ждал, что она рассердится, пригрозит позвонить его родителям, но мама повторила, что злых нет, есть несчастные, а злость изводит человека, как незаживающая болячка.

Позже, глядя, как Джаред в одиночку играет на площадке или прячется под деревянными балками домика, точно оживший садовый гном, я с грустью представлял болячки у него под кожей, там, где никто не видит.

Но я их видел. И вижу до сих пор и сочувствую ему так, как научила меня мама.

Однако меньше бояться его я так и не стал.

Едва войдя в дом, я открываю чемодан и достаю блокнот на пружине. Я нашел его в мамином столе, в нашем прежнем доме, и спрятал, пока остальное имущество описывали, упаковывали и убирали прочь. Иногда я почти мог их представить: кисти для рисования, зубные щетки, рубашки, лоскутные одеяла, книги, музыкальные инструменты – все они спят в коробках, в темноте.

Насколько я знаю, в одной из этих коробок лежат еще сотни таких блокнотов. Но этот – все, что мне досталось. Страницы исписаны с обеих сторон, ровно до половины блокнота.

Я листаю наугад и останавливаюсь на уже хорошо знакомой странице. Первый раз, когда я на нее наткнулся, решил, будто это список маминых любимых фильмов. Я опознал не все, но пара ей точно нравилась. С другой стороны – а где тогда все ленты с Ширли Темпл? Мама их обожала. И откуда в списке фильмы о войне? Их она терпеть не могла.

Так если это не перечень любимых или нелюбимых фильмов, то что же? Раз она их написала, значит, это было важно. Может, что-то случилось в те дни, когда она их посмотрела. Или… не знаю, но что-то же это значило.

В тысячный раз я жалел, что мама не озаглавила списки, потому что весь блокнот из них одних и состоял. Список мест. Список цветов. Список песен. Но ни единого заглавия. Никакого контекста. Ни малейшего шанса понять, что они все значат.

Я переступаю порог дома Чарли и словно попадаю в плохой вестерн. Кто-то вздернул и выпотрошил огромного игрушечного кота Сильвестра, которого приятель выиграл на ярмарке прошлой весной. Белый пушистый наполнитель вываливается из живота и кружится под потолком, а сам Сильвестр болтается на люстре в петле из скакалки.

Мимо пролетает брат Чарли в одном только плаще Супермена. Еще трое в едва подходящих по размеру вещах несутся за ним следом, причем один тащит банку с джемом, а остальные размахивают пистолетами. Я ныряю между ними.

Вскоре я оказываюсь в окружении одинаково светловолосых детей. Двое запрыгивают на меня, упираясь ногами мне в ребра, и карабкаются, будто по шведской стенке. Остальные хихикают и обнимают мои ноги. Все такие чумазые, будто дымоходы чистили. Дом сильно смахивает на приют из рассказов Диккенса. Только дети тут счастливы, а злодей всего один.