Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Как они на это осмелились? Как мы на это осмелились?

Через несколько минут прибежала какая-то девушка и сказала, что генсек Чжао Цзыян и премьер Ли Пэн направляются в штаб голодовки. В палатке тут же развивали бурную деятельность, а затем все цепенело вновь, пока новости то и дело прибывали, производили фурор, сыпались градом, испарялись — и под конец иссякли. Ай Мин обняла соседскую дочку, и так они простояли несколько секунд — закрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону и горько плача. Вошла пожилая женщина — она принесла от горожан воду, но при этом жевала пончик, и охранник зашипел ей: «Нельзя с едой! Нельзя сюда с едой!» — и старушка, побледнев от стыда, развернулась и убежала.

Лин попыталась вмешаться:

— Она просто гражданка, которая только хочет помочь!

— Нельзя с едой! — заорал студент.

— Тихо вы! — вскрикнула дремавшая медсестра. — Тихо, пожалуйста!

Появилась Ай Мин, не скрывавшая своих слез, и вместе они протолкались с велосипедами через рассеивавшуюся толпу. Было уже поздно, и они проголодались, так что Лин повела их в «Товарища варвара». Кухня была еще открыта, хотя в меню было не все; официантка сказала, что владелец регулярно посылает еду на площадь, чтобы поддержать студентов-распорядителей и волонтеров. Они поужинали в молчании, и наконец Воробушек сказал:

— Ай Мин, ты должна последить за своим здоровьем.

Дочь сидела, уставившись в тарелку. Дорожки высохших слез оставили на лице белые следы.

— А ты сам, пап? — отозвалась она. — Ты за неделю постарел за десять лет.

Лин вздохнула.

— Хватит вам. Давайте все ешьте.

Когда они вновь вышли наружу, по улицам таскали колонки, хоть и было уже три часа ночи. Опять отовсюду собралось полно народу, поскольку студенческий вещательный центр повторял новости: генсек Чжао Цзыян таки действительно прибыл, и премьер Ли Пэн тоже, и они встречаются с представителями голодающих. Они были самыми высокопоставленными руководителями в стране после Дэн Сяопина. Воробушек так вымотался, что туфли его словно приклеились к бетону. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем из репродукторов закапал перемежавшийся белым шумом голос. Было уже четыре утра. Звук был плохой, слова съедались. Генсек Чжао раз за разом прочищал горло и начинал заново.

Первыми четко прозвучавшими словами были такие:

— Студенты, мы пришли слишком поздно.

Даже сама площадь как будто раздалась в стороны, словно кто-то ее растягивал.

— Студенты, простите. Что бы вы ни говорили, как бы вы нас ни критиковали — вы правы. Я пришел сюда, чтобы попросить у вас прощения.

Воробушек увидел, как по лицу Лин проскользнула гримаса боли. Только это была не боль, понял он, а страх. Голоc генсека звучал пронзительно — Чжао словно пытался совладать с нахлынувшими чувствами.

— Вы не можете и дальше… после семидневной голодовки… настаивать на ее продолжении, пока не получите удовлетворительного ответа. Вы еще молоды, у вас впереди целая жизнь.

К этому времени все уже вышли из кафе. Воробушек заметил официантку, двух поваров и нескольких престарелых посетителей в майках, кучку подростков.

— Все как всегда, — прокричал один из подростков. — Хотят, чтоб мы были послушными и по домам разошлись!

Вокруг забормотали — согласно или несогласно, Воробушек так и не понял.

— Вы не такие, как мы, — продолжал товарищ Чжао. — Мы уже стары и не имеем значения. Стране и вашим родителям нелегко было дорастить вас до университета. Вам или под двадцать, или чуть за двадцать, а вы жертвуете своими жизнями. Студенты, можете вы хоть немного порассуждать разумно? Как вы все знаете, ситуация сейчас очень серьезная. Партия и народ весьма обеспокоены, все общество встревожено, и с каждым днем положение дел ухудшается. Так продолжаться не может. Намерения у вас благие, и вы волнуетесь об интересах нашей страны. Но если так пойдет и дальше, то это выйдет из-под контроля и повлечет различные негативные последствия. В общем и целом, вот что я вам скажу. Если вы прекратите голодовку, правительство не откажется от диалога, однозначно нет! Мы можем продолжить обсуждение ваших предложений. Оно идет небыстро, затрагиваются кое-какие вопросы. Я просто хотел сегодня вас посетить — и в то же время… объяснить вам, что мы чувствуем, и понадеяться, что вы это спокойно обдумаете. В иррациональных обстоятельствах сложно мыслить ясно. Мы понимаем ваш юношеский запал, потому что мы тоже когда-то были молоды, тоже протестовали и тоже ложились на железнодорожные пути, не думая о последствиях. Наконец, я вновь от всего сердца прошу вас спокойно обдумать, что же будет дальше. Многое можно решить миром. Я надеюсь, что вы вскоре закончите голодовку, и благодарю вас.