Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Ай Мин, ликуя, влетела в квартиру. Лин краем глаза заметила, как по переулку промчалась еще одна девушка — вспышка неонового цвета. Это была неуправляемая соседская дочка, Ивэнь.

Воробушек повернулся к двери.

— Ты где была?

— На площади, естественно! Видели бы вы это, все люди…

Он принялся ее бранить. Ай Мин уставилась на отца как на незнакомца.

— И как мне тебя защитить? — орал он. — Как?

Он выпил явно больше, чем сперва показалось Лин. Она встала из-за стола и подошла к мужу. Воробушек не унимался:

— Правительство право. Вы такие же, как хунвейбины! Думаете, что все знаете, думаете, что можете всех судить, думаете, вы единственные, кто любит эту страну. Думаете, что можете все за день, за секунду перевернуть!

— Воробушек, — сказала Лин.

— Они все у нас украли, — произнес, оборачиваясь к ней, Воробушек. — Но почему мы им это позволили? Почему мы сдались? Теперь я все вспомнил. Мои братья. Я не смог… Чжу Ли. Я должен был им помочь, но не помог. Почему мы вышвырнули прочь все, что было для нас значимо?

У Лин рвалось сердце. Она никогда еще не видела, чтобы Воробушек сломался, забыла и думать, что с ним может такое случиться. Словно кто-то перерезал в нем ту единственную проволочку, на которой все и держалось.

— Воробушек, отпусти это.

— Как?

— Ай Мин, — сказала Лин, желая защитить дочь. — Иди к себе в комнату.

Ай Мин, обливаясь слезами, повиновалась.

— Как мне это забыть? — В лице Воробушка не было ни кровинки. Он смотрел на Лин так, словно та всегда знала ответ. — Если я забуду, то что останется? Ничего.

Ей хотелось только прилечь, закрыть глаза и отдохнуть, но нужно было убраться из этой комнаты, прочь от притворства этого дома. Лин сняла со стула сумочку. Стены давили на нее, и она не могла толком дышать, когда думала обо всем, чем пожертвовала ради своей семьи — но прежде всего ради партии. Она вновь взглянула на мужа, закрывшего лицо руками.

— Разве не видишь? — спросила она. — Времена меняются.

Он не ответил.

— Живи свою жизнь, Воробушек. Это лучшее, что мы оба можем сделать для нашей дочери.

Она вышла за дверь, через переулок — и на улицу.

Когда Воробушек проснулся, в комнате — и в городе — было тихо. Он вылез из кровати, зажег лампу и вытащил из тайника письмо. На кухонном столе сияла белизной бумага.

Даже если бы я мог уехать

Я был доволен своей жизнью

Тьма ночного неба сгущалась. Ему хотелось очутиться за роялем — сидеть, прямо сейчас, в темноте репетиционной. Музыка для него всегда была способом поразмыслить. Он отпихнул от себя листы. Воробушек и подумать не мог, чтобы бросить дочь. Ай Мин так похожа на Чжу Ли. Были ли они одинаковы из-за него? Вдруг он не сумел дать дочери то пространство, в котором она нуждалась? За восемнадцать лет жизни Ай Мин он никогда еще с ней не расставался, ни на день. Он прикрыл письмо руками и пожурил себя за мрачные мысли. Если бы он смог смахнуть с себя всю эту мрачность, что наверняка была не более чем своего рода пылью его прошлых жизней, он был бы лучшим отцом и любящим мужем. Уверенность и доброта Лин всегда его поддерживали. Он не имел никакого права скорбеть. Сосед слушал радио, Воробушек различал ровный гул станции — но не слова. Началась музыка, эхом разносясь по переулку, но эту музыку он не узнавал — она была родом из незнакомой ему эпохи, музыка, написанная в настоящем.

Постоянные беспорядки на улицах, на заводе и у него самого дома продолжались. Он подозревал, что Ай Мин ходила на площадь каждый день, но они с Лин не обладали ни волей, ни влиянием, достаточными, чтобы ей помешать. В праздник Первомая он позвонил от соседей в Холодную Канаву. Большая Матушка взяла трубку и заорала: «День труда! Мы при коммунизме живем. Тут каждый день — день труда!» Воробушек услышал, как на заднем плане хихикает Папаша Лютня. Большая Матушка проворчала: «Скажи этой лентяйке Ай Мин, пусть хорошо учится». Когда он сообщил, что в Пекине неспокойно, она сказала: «Отлично! Никому не должно быть спокойно».

Как вообще, подивился он, когда положил трубку, у Большой Матушки вырос такой сын, как он? Невозможно тут было не уверовать в гнев богов.

Прошли демонстрации Четвертого мая — такие же людные, как и предыдущие, 27 апреля, — и в них поучаствовали делегаты Третьего Пекинского проволочного завода, на котором работал сам Воробушек. Но он не пошел.

Спать стало невозможно. Воробушек повадился гулять по ночам. Даже в два или в три ночи улицы кишели велосипедами, студенты перепархивали с места на место. Время стало резиновым, растягивалось в незнакомые образы, и он мог с равным успехом быть в Пекине и в Шанхае, стариком и юношей, в миру — и в собственных мыслях.