Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

О да, рыдать-то — простое дело, подумала она, глядя на разливавшееся вокруг безумие скорби и неуверенности. Она старалась не думать о Да Шане и Летучем Медведе, о Чжу Ли, обо всех тех людях, которым суждено было исчезнуть, отойдя истории, дабы не тревожить живых. Все деревья были усеяны белыми бумажными цветами, традиционным символом скорби. Она разрыдалась от ярости и беспомощности при мысли обо всех тех преступлениях, за которые смерть лживого старика никогда не могла бы послужить достойной расплатой.

Ай Мин было шесть, и она никогда прежде не видела иностранца, но подумала, что высокий китаец в начищенных до блеска ботинках и в белоснежной рубашке с пуговицами наверняка из другой провинции — если не из другого времени, причем не исключено, что из будущего. У него были волнистые волосы, безупречные брови, круглые глаза, чисто выбритое лицо, а из нагрудного кармана, сияя как солнце, торчала золотая шариковая ручка. Вообще-то сперва она и не заметила, что в доме сидит незнакомец. Когда заиграла музыка, она обернулась, словно во сне, и побежала на звуки. Подсмотреть в открытую дверь показалось все равно что заглянуть в пещеру. Они сидели лицом к ней — отец и Новая Рубашка — но они с таким вниманием что-то рассматривали, что она проскользнула внутрь и слилась со стенкой. Если отец не узнает, что она тут, то как он ее прогонит?

По мере того как ее глаза привыкали к темноте, двое мужчин становились видны все более отчетливо. Новая Рубашка явно был поглощен музыкой, но вот папа очевидно чувствовал себя не в своей тарелке. Подогнув колени и локти, он скорчился, словно бы защищая руки. Музыка удерживала их в своем потоке. Ай Мин зажмурила глаза, а затем снова их распахнула. Нет, они никуда не исчезли. Отец глядел в пустоту. Музыка, радостный танец, напомнила ей о стихотворении «Знаменитые песни и великие речи» и об остовах нерабочих приемников, которые Воробушек иногда приносил домой, чтобы повозиться с ними в свободное время. Теперь же музыка свивалась в иное чувство, казалось, она вот-вот заиграет с самого начала — но вдруг она оборвалась. Новая Рубашка потянулся к квадратной коробочке с торчавшим из нее длинным усом. Он снял с квадрата круг — блестящий и иссиня-черный — и перевернул тот вверх ногами. Щелкнул переключателем и опустил ус на место. Отец сказал:

— Нет, этого довольно. Вторую сторону не ставь.

Повернулась другая ручка. Ай Мин казалось, словно остатки музыки молча уходят прочь из комнаты. Из-за двери в дом сочился розовато-серый свет.

— Кай, твой завтрашний концерт… во сколько он?

Даже папины слова, и те звучали тише обычного.

— Ты должен прийти. — Кай полез в кармашек с золотой ручкой, вынул квадратик бумаги и вручил тот отцу Ай Мин. — Он в заводском комплексе. Играем бетховенского «Императора», Девятую симфонию Дворжака и кой-какого американского композитора, — и столько он сказал иностранных слов, что от непонятности этого всего Ай Мин чуть не заплакала. — Дирижер — Ли Дэлунь.

Отец держал бумажку и таращился на нее, словно не умел читать.

— Мы всю культурную революцию могли выступать, — сказал Кай. — В прошлом году в Центральную филармонию приезжал Сэйдзи Одзава. Ты знал, что он родился в Маньчжурии? Не все исчезло, кое-что просто отодвинули в сторону.

— А что стало с Хэ Лутином? Последний раз я его видел по телевизору… Много лет назад уже, в шестьдесят восьмом.

— Я слышал, что освободить его из тюрьмы приказал сам Председатель Мао, — голос его был ровным, точно чистый лист бумаги. — Несколько лет назад с него сняли обвинения и вернули ему доброе имя.

Кай взял картонный квадрат и уставился на нарисованную на том картинку.

— Воробушек, эти записи теперь такая редкость. В прошлом октябре в Пекине люди начали откапывать спрятанные пластинки. Когда арестовали госпожу Мао, мы думали, все вернется на круги своя, но… Люди знают, что культурная революция наконец закончилась, что все это было дело рук госпожи Мао, Банды Четырех и так далее, так заявляют в правительстве, но они все равно остерегаются. Не так-то и много записей всплыло. Я встречался с профессором Пекинского университета, у которого есть небольшой клад из нот, но на этом и все. А ты слышал, что в Пекин и в Шанхай приезжает Айзек Стерн? В следующем году.

Воробушек промолчал, Кай устроил поудобнее свои длинные ноги и продолжил:

— Одзава, когда приехал, сказал, что наша способность к интерпретации музыки претерпела фундаментальные изменения… — Он вытянул руки так, словно нес два яйца. — Словно мы утратили всю палитру чувств, но сами этого не слышим. Все до единого музыканты оркестра знали, что их обдурили. Но до того момента нам еще не приходилось признавать это вот так, в лицо.