Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Мы три, четыре, пять раз послушали запись. Всякий раз я слышала что-то новое — разрыв и единство, музыкантов, пыль, машинку, наше дыхание. Музыку. Всякий раз в конце я слышала голос моего отца. Его я в последний раз слышала, когда мне было десять лет. И никогда не бывало на свете голоса, подобного этому.

Я заплакала. Увидев, что я расстроена, господин Лю сделал мне чаю.

— Это трудно понять, — сказал он. — Давление на нас оказывали невообразимое. Не забывай, что твоему отцу тогда было всего семнадцать… все мы были еще слишком молоды.

Мы вернулись к столу. Я показала ему свою копию семнадцатой главы Книги записей.

— Учитель Лю, — сказала я, — я сделала десятки тысяч копий со всех тетрадей. Всего несколько щелчков мышью, и можно мгновенно отправить файлы куда угодно. Я хочу, чтобы Книга записей была повсюду, чтобы она и дальше росла и менялась, — я вынула из сумки сочинение Воробушка — «Солнце над Народной площадью». — Вот пьеса, о которой я вам говорила. По-моему, самое правильное будет исполнить ее тут, в Шанхае. Записать. Но… я правда думаю, не сошла ли я с ума.

Лю взял у меня листки. И медленно прочитал их от начала до конца.

Я наблюдала, как шевелились шторы и менялся ветер; папа с мамой покинули этот мир, и все же я была тут, в Шанхае. Я все еще дышала, менялась и мечтала.

Спустя некоторое время — весьма немалое — Лю оторвался от нот.

— Ма-ли, — сказал он, — я уверен, ты знаешь, что без одержимости нет призвания. Но откуда эта сосредоточенность? Ты никогда не задумывалась? Вне всякого сомнения, из того, что несет в себе каждый из нас, и чем мы старше, тем больше — из памяти, — он употребил слово цзи и, имеющее два значения — 记忆 («припоминать, записывать») и 技艺 («искусство»). Он немного помолчал, вновь опустив взгляд на страницы. — Музыка мне напоминает о том, что сказала Чжу Ли, пока мы репетировали Прокофьева. Она сказала, что музыка заставляет ее задуматься, что нас больше меняет — слушать или быть слышимыми? Что лучше — любить или быть любимым? Из всех сочинений учителя Воробушка это самое необыкновенное.

Он расстегнул футляр со скрипкой и вынул инструмент. Комнату заполнила музыкальная фраза, что текла будто и вперед, и назад, словно Воробушек пытался переписать самое время. Нота за нотой меня словно творили заново.

Отложив скрипку, учитель Лю спросил меня:

— А ты играешь на рояле?

— Никогда не училась.

— Тогда я обо всем договорюсь. Учитель Воробушек знал — эта музыка должна прозвучать здесь.

— Благодарю вас, профессор.

Прежде чем уйти, я показала ему фотографию Ай Мин.

— Это же Чжу Ли, разве нет? — удивился он, глядя на картинку во все глаза. — Иначе быть не может. Нет? Дочка учителя Воробушка? Ай Мин. Что ж, ладно. Какое удивительное сходство — они с госпожой Чжу Ли одно лицо.

Тофу Лю подарил мне запись, а я подарила ему копию нот Воробушка. И тогда мне вспомнилось кое-что, что как-то раз сказала Ай Мин. Я полагала, что, когда рассказы Большой Матушки закончатся, жизнь пойдет своим чередом и я снова стану собой. Но это была неправда. Рассказы становились все длиннее и длиннее, а я делалась все меньше и меньше. Когда я это сказала бабушке, та чуть не лопнула со смеху. И ответила мне: «Но ведь так устроен мир, разве нет?»

Воробушек не торопясь ехал на велосипеде домой с Хойчжоусской таро-ящичной фабрики, а в спину его подгонял ровный бриз. Был конец августа, и только что прошел дождь. Громкоговорители вдоль дороги объявляли специальную передачу: «Сегодня вечером в Пекине для госпожи Мао будет играть Филадельфийский оркестр под управлением Юджина Орманди. Это их третье столичное выступление из шести концертов в Китае».

Диктор объявил дату — 14 сентября 1973 года.

Но на дворе был 1976-й. Концерт отыграли почти три года назад.

Остальные люди на улице тоже стояли, задрав головы к репродукторам, и таращились в таком же смятении. Прошло уже почти десять лет с тех пор, как по радио в последний раз передавали какую бы то ни было музыку, кроме восемнадцати одобренных революционных опер. Теперь же музыка рванула у них над головами лихорадочным вступительным крещендо «Пиний Рима» Респиги. Воробушек затормозил на обочине, ошеломленный его подробностью, радостным чуть ли не до абсурда роялем и позвякивающими духовыми.

К тому времени, как он добрался домой, уже началось второе отделение. Дочка выбежала его встречать.

— Госпожа Мао написала новую музыку!