Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

День за днем Воробушек читал новости в пришпиленных к стенам почтового отделения газетах. На фотографиях в «Народном ежедневнике» было запечатлено ликование на площади Тяньаньмэнь, где сотни тысяч хунвейбинов салютовали своими Красными книжками крошечной фигурке Председателя Мао, махавшей им с ворот. Студенты прибывали поездами, на которые им больше не требовалось билетов. Они ломились на площадь, как вода, льющаяся в одну емкость. «Десять тысяч лет, десять тысяч лет! — выкрикивали они под взглядами несуществующих зверей. — Сто миллионов лет жизни Председателю Мао!»

Грянул сентябрь, липкий и влажный. В воздухе стояла вонь — тошнотворно-сладкий смрад тел, брошенных гнить в подвалах и на улицах. Вернувшись из Пекина, шанхайские студенты стали еще единодушней, чем прежде.

Папаша Лютня неделю просидел под замком в сарае, а с ним еще шестеро преподавателей с факультета народной музыки. Когда его выпустили, он едва держался на ногах. Пришло отправленное через Большую Матушку письмо от Завитка: Завиток и Вэнь Мечтатель, которых обозначили как два мешка лент, благополучно прибыли в Монголию. Они умоляли сообщить им новости. В ответе Папаши Лютни было только три фразы: «У всех все в порядке. Назад не торопитесь. Да здравствует Председатель Мао и Великая пролетарская культурная революция!»

Воробушек ждал вызова в любой момент, но хунвейбины за ним не приходили; все словно забыли о его существовании. Перед глазами у него по-прежнему стояли консерватория, пластинка, веревка. Днем он пытался спать, а ночью нес стражу у кровати, в которой в разное время бывало спали Большая Матушка, Завиток, Чжу Ли и его братья. В полумгле он высматривал контуры собственных рук и ног, но их скрывала темнота. Ночь за ночью он чувствовал, будто мало-помалу приближается к Чжу Ли, но поутру всякий раз видел, что только соскользнул еще дальше и расстояние между ними растет. Неоконченная симфония без конца играла у него в голове. Не хватало только четвертой и последней части — но что, если четвертой частью была сама тишина? Возможно, симфония все-таки дописана. Будучи слишком нем для рыданий, неспособен облечь в слова то, чего больше всего боялся, он скомкал страницы и собирался было их сжечь, но в конце концов спрятал их под потолочными балками.

Через два месяца после смерти Чжу Ли Воробушек сопровождал Кая в дом высокопоставленного чиновника, проживавшего по улице Чанлэ. На улицах были беспорядки — банды хунвейбинов воевали за территорию и влияние. Однако дом чиновника казался чуть ли не другой страной, тишину в которой хранили свитки и картины на стенах. Свет, падавший через витражные окна, был невозможного сапфирово-синего цвета.

— Этот рояль поступил недавно, — сказал чиновник, провожая их в комнату с высоким потолком. Откуда или от кого поступил — он не уточнил. — Поскольку инструмент слишком ценен, чтобы оставаться здесь, партия отправляет его в Пекин.

Молоденькая девушка в платье в цветочек вынесла им горы еды и питья. Воробушек глядел на чистые бортики своей тарелки, а чиновник тем временем распространялся про госпожу Мао, новые образцовые оркестры и заново отстроенную Центральную филармонию в Пекине.

— Товарищ Воробушек, — сказал чиновник, промокая губы белоснежной салфеткой, — ваши сочинения пришлись по нраву директору консерватории, верно я говорю? То есть, конечно же, бывшему директору, — он дружески улыбнулся. — Хэ Лутин несколько закоснел в своих привычках, вы не находите? К счастью, многое изменилось. Настало время для новой музыки, для революционного реализма, какой и подобает нашей Великой пролетарской культурной революции.

— Труд товарища Воробушка — образцовый пример того, какой могла бы быть эта новая музыка, — сказал Кай.

Чиновник кивнул. Воробушку он сказал:

— Повезло вам иметь такого обожателя, а?

Над ними крутился потолочный вентилятор, издавая монотонный отупляющий звук.

На блюде цвета морской волны были разложены сигареты Front Gate, Hatamen и «Госэкспресс 555» — а с ними и иностранные, каких Воробушек никогда не видел. Он попробовал Davidoff и Marlboro , и сигареты оставили на губах неожиданное послевкусие, не то сладкое, не то резкое.

Чиновник жестом поторопил Кая к роялю. Кай сел за тот, немного подумал и заиграл — по памяти — переложение для фортепиано Третьей симфонии Бетховена, «Героической». Части, которые он играл, были перетасованы и спаяны вместе так, что Воробушку казалось, будто эта музыка сочиняется в этот самый момент — или, точнее, будто ее в этот самый момент разнимают на части. Название симфонии — перевел, обернувшись к чиновнику, Воробушек — «Героическая». Чиновник поднял бокал.