Виктор Устьянцев - Премьера

Из двух других пьес, которые рекомендует завлит, на открытие ни одна не годится, обе они средние, проходные, пожалуй, их и вообще не надо ставить. Взять что-то из классики? Но что? Почти все наиболее подходящее именно для их театра они уже ставили. Правда, горьковская «На дне» в свое время театру не очень удалась. «А что, если ее поставить заново? Не возобновить, а именно заново поставить? Пожалуй, стоит это обсудить на художественном совете…»

По трюму, согнувшись, чтобы не задеть головой о проложенную по подволоку толстую трубу теплоцентрали, обмотанную изоляцией, шел навстречу Виктор Владимирцев. «Вот и ему неизвестно сколько еще придется ждать главной роли, — подумал Заворонский, и вдруг у него мелькнула шальная идея: — А что, если ему дать Луку? Возраст, конечно, не тот. Но ведь Печенегова-то он сыграл же!»

И, остановив Владимирцева, Степан Александрович в упор спросил:

— Вы могли бы сыграть горьковского Луку?

— Я? — изумился Владимирцев. — Помилуйте, Степан Александрович, какой же из меня странник?

— А почему бы и нет? Сколько уж вы по квартирам странствуете, — пошутил Заворонский, чтобы Владимирцев не принял все слишком серьезно, ибо еще неизвестно, согласится ли худсовет дать ему эту роль и вообще согласится ли на постановку пьесы.

— Теперь уже не странствую. Мне Антонина Владимировна Грибанова свою комнату уступила.

— Слышал, слышал. Там у них в квартире старик есть забавный! Кажется, Фома.

— Кузьма.

— Да, Кузьма. Вы к нему приглядитесь. Конечно, он не Лука, но кое-что у него позаимствовать не грех.

— Вы и в самом деле хотите возобновить постановку «На дне»? — удивился Виктор.

— Нет, возобновлять не будем. Она у нас тогда не совсем удалась.

— Да, я слышал.

— А вот поставить заново не мешало бы.

— Пока соберетесь, я как раз до Луки и состарюсь, — в свою очередь, пошутил Владимирцев.

— Однако… — покачал головой Заворонский, и они разошлись.

«Однако, — продолжал размышлять Степан Александрович, поднимаясь из трюма по крутой лестнице, — палец в рот ему не клади. Сказал так, что и не поймешь: то ли пошутил, то ли упрекнул. А стареем мы быстро, вот у меня и одышка уже появилась. Полнеть стал. Надо будет посадить себя на диету и заняться спортом. Может, прямо сейчас захватить ракетку и поехать на корт?»

Но едва он вошел в приемную, как Анастасия Николаевна напомнила:

— Степан Александрович, сегодня в шестнадцать коллегия, опять звонили из министерства, просили непременно быть.

Он глянул на часы и недовольно пробурчал:

— Передайте, что буду.

Виктор Владимирцев мимолетный разговор с Заворонским в трюме всерьез не принял и тут же о нем почти забыл, но через два дня при полном сборе труппы Степан Александрович объявил:

— Будем ставить Горького «На дне». И не восстанавливать спектакль, а ставить заново. Подумайте. Я пока лишь посадил вам в мозги эту зеленую обезьяну, пусть она там попрыгает. Послезавтра — большой сбор, и каждый должен сказать, до чего она там допрыгалась. Думайте. А пока — же ву салю, как говорят… ну, скажем, турки.

«Турки турками, а пьесу придется перечитать», — подумал Виктор и отправился в библиотеку. И… опоздал, ибо не он один собрался перечитывать пьесу, а чуть ли не вся труппа стояла на площадке перед библиотекой и даже сидела в расположенной рядом комнате парткома. Он стал в очередь как раз за Федором Севастьяновичем Глушковым, который играл Луку в первой постановке театра, почему-то не признанной.

— А почему? — спросил он сейчас Федора Севастьяновича.

— Пьеса сама по себе сложная… И потом Тарханов! Я хотел найти Луку совсем иного, а вот не нашел. Может быть, ты найдешь.

— А при чем тут я?

— Так ведь… — Федор Севастьянович смущенно умолк, но потом махнул рукой и тихо пояснил: — Луку-то Степан Александрович опять мне даст, а ты ко мне двойником намечаешься. Я-то роль всю и по сей день помню до последней запятой, а вот хочу еще раз понять. На расстоянии времени, что ли. А ты ее выучи. И даже выучив, не удовлетворяйся! Ты не видел Тарханова? Это гениально. Но я хотел по-своему. Видишь ли, тархановский Лука был, безусловно, хорош, но мне казалось, что я Луку понимаю шире, что ли. Очень уж злой он у него. Вот у Москвина он был добрее. Но мне показалось, что он у них все равно не тот. Вот я и попробовал, но у меня получился хуже. — Федор Севастьянович потянул Виктора к окну и, усевшись на подоконник, с горечью сказал: — И, если хочешь знать, провалился не театр, а я! Хотя писали о нас хорошо и мы продержались три сезона. Но именно продержались! Были отдельные актерские удачи, а открытия не было! Спектакль не столько шел, сколько именно держался в репертуаре. Вот этого — бойся! Иллюзии успеха бойся! Сегодня это особенно опасно, ибо в театр прут все. Будь в кассе билеты, половина и не пошла бы, а нет — значит, дефицит. Истинных-то любителей в зале стало, может быть, и не меньше, но и не больше!.. Извини, мы подходим. Как, уже нет?