Виктор Устьянцев - Премьера

— Видишь ли, Федор Севастьянович, ты сам когда-то спросил — помнишь? «А может, Степа, рискнуть?»

— Помню. И ты рискнул. Молодец! — уже спокойнее заметил Федор Севастьянович. — Но…

— Теперь, Федор Севастьянович, рискни ты, — опять прервал его Заворонский. — Отдай Владимирцеву всего на одно представление генерала Печенегова.

— Да ты спятил!

— Федор, повторяешься…

Глушков исподлобья глянул на Заворонского:

— Тогда дай хотя бы подумать.

— Думай на здоровье, — согласился Заворонский. — Только недолго! — И вышел из кабинета, оставив там Глушкова одного.

Отыскав Эмилию Давыдовну, сообщил ей:

— Федор Севастьянович заболел. Прошу вас завтра не беспокоить его телефонными звонками.

— А зачем мне его беспокоить завтра, если я могу с ним договориться сегодня. В вашем кабинете! — торжествующе сообщила Эмилия Давыдовна.

— Ах вы, старая лиса! — ласково сказал Заворонский и, посерьезнев, предупредил: — И чтобы ни одна душа…

— Ну одну-то душу на заклание выдайте. Кто заменит?

— Владимирцев.

Эмилия Давыдовна изобразила знаменитую немую сцену, которую много раз наблюдала в гоголевском «Ревизоре».

— Блестяще! — похвалил Заворонский.

— Что? — не поняла Эмилия Давыдовна.

— Вы очень большая актриса, Эмилия Давыдовна, — сказал Степан Александрович и повернулся к ней спиной, направляясь в свой кабинет, где пребывал в тяжелых раздумьях Федор Севастьянович Глушков.

А Эмилия Давыдовна не спала всю ночь.

Виктор Владимирцев после спектакля тоже не спал почти всю ночь.

Но если Эмилии Давыдовне не давали уснуть сугубо честолюбивые мысли, то Владимирцева мучили лишь сомнения.

Он засомневался и в искренности Аркадия Борисовича Светозарова, так легко отпустившего его из своего театра, и в благожелательности Степана Александровича Заворонского, тоже легко переманившего его в Москву, и в доброте Антонины Владимировны, отдавшей ему эту комнату, которую Марина теперь уже раздраженно именует аквариумом, и в честности деда Кузьмы, так непримиримо отнесшегося к Насте, которой надо было как-то прокормить двоих неизвестно от кого прижитых детей, и особенно в Федоре Севастьяновиче Глушкове, его учителе и даже кумире, хотя у актеров кумиры бывают куда реже, чем у зрителей.

Наверное, автор очень душещипательной драмы выразил бы это в ремарке так: «В нем все клокотало, как, в извергающемся вулкане…»

Как ни странно, это было почти верно. Когда сомнения, накопившись, стали распирать Виктора, он вышел в коридор и обнаружил, что все малиновые подштанники скучились возле черной картонной тарелки еще довоенного репродуктора в ожидании чего-то особенно важного. И сердце его вдруг начало биться где-то в горле, он тоже примкнул к этим малиновым подштанникам в тревожном ожидании голоса Левитана.

Но из репродуктора донесся хоть и надтреснутый, но вполне узнаваемый голос Марины:

— Доброе утро, товарищи!

Он машинально взглянул на часы, машинально же отметил, что сейчас действительно шесть часов, что ночь уже прошла, он заснул лишь под утро и потому не заметил, как часа в четыре, упершись фарами в среднее — самое большое — витринное окно, коротко просигналила приехавшая за женой машина, как неслышно, держа туфли в руках, прошла на цыпочках к выходу Марина и, придержав тугую пружину, тихо отпустила входную дверь, не разбудив даже чуткой комендантши Дуси.

Его удивило и растрогало то, что вот эти простые, работящие люди столь трогательно ждали ее голоса. Ждали! Значит, они видели в ней то, чего не видел он. Или перестал видеть?

Еще в Верхнеозерске Заворонский предупредил Владимирцева, что места в театре Марине не обещает. Когда Виктор сообщил об этом Марине, она ничуть не огорчилась:

— Я и тут-то на проходных ролях, а ты хочешь, чтобы и меня взяли в труппу академического. Не настаивай. И вообще мне не нравится, что ты как бы вроде торгуешься с Заворонским, в то время когда тебе оказана честь.

— А может, одолжение?

— Дурачок ты, Витька! — Марина разворошила его волосы и со вздохом сожаления сказала: — Ничего-то ты не понимаешь… Себя не знаешь… А может, это и хорошо, что не знаешь? А то бы зазнался еще… Вот когда зазнаешься, я от тебя уйду.

— Только попробуй! — Виктор погрозил ей кулаком, потом подхватил ее, приподнял, закружил, напевая: — Я пригласить хочу на танец вас и только вас…

— И не случайно этот танец — вальс, — подхватила Марина и вдруг серьезно сказала: — Витя, я же за тобой… ну, куда угодно. Ты обо мне не думай…