Робин Слоун - Закваска

Но закваска звучала не так, никаких «буф» и «шпок». Она рокотало тихо, но ясно и четко — «ммм». Только вот чтобы издать этот звук, нужны губы, а чтобы подобрать ноту — мозг. Замысловатое снаряжение.

Я посмотрела вниз, на закваску. Она выглядела совсем не замысловато.

Я закрыла горшок крышкой и вернулась в кровать, но заснула не сразу.

Всегда сложно, когда в лобовое стекло рационально мыслящего человека вдруг с разбегу вмазывается нечто необъяснимое. Я могла бы поверить, что со мной через липкую податливую субстанцию говорило привидение. Могла бы получиться целая история: я бы устроила спиритический сеанс, вызвала кухонного экзорциста и т. д. и т. п. Но я, естественно, не верю в кухонные привидения, ангелов закваски и демонов из духовки, так что нужно было найти этому феномену объяснение с физической или психологической точки зрения. Мне ничего не приходило в голову.

Следующий день — субботу — я провела, пытаясь придумать, как песня закваски могла оказаться частью сна, проникшей в реальность, — этакий психологический вариант ошибки смещения на единицу. Но песня еще звучала у меня в голове.

Я вытащила диск Чаймана и повертела его в руках. Название было написано от руки. Никаких лейблов, не было даже названия компании или штрихкода. Ни одной подсказки.

Я открыла ноут и поискала информацию про разные алфавиты. Нашла сравнительную таблицу шрифтов, но наверху страницы было предупреждение, что на Земле тысячи письменностей, некоторыми пользуется лишь горстка людей, и перечислить их все невозможно. В таблице я не нашла ничего похожего на шрифт на диске или в меню «Супа и Закваски».

На мое письмо Беорег не ответил.

На следующий день закваска не пела, особенно не блестела, не отвечала на мои вопросы. Я даже не пыталась печь. Вместо этого я пристально наблюдала за закваской, помешивала ее, сунула нос в горшок. Закваска молчала и пахла бананами.

В воскресенье я тоже не пекла. Решила оставить ее в покое.

В понедельник я встала рано и испекла две буханки с улыбающимися херувимскими лицами. Я завернула их в бумажные полотенца и сунула в рюкзак.

А еще я взяла с собой в офис горшок с его нежным содержимым и поставила к себе на стол рядом с Кубриком. Я протянула наушники от компьютера к горшку, свесила их через край внутрь и поставила диск Чаймана на минимальной громкости.

Столовая была почти пустая, если не считать нескольких ранних пташек (а может, они и вовсе не ложились), которые тихонько сидели с ноутбуками и йогуртом. На кухне шеф Кейт и ее небольшая команда сортировали гору картошки, складывая самые крошечные экземпляры в пластиковые контейнеры. Из блютуз-колонки глухо звучало регги.

Шеф Кейт перешла в столовую к декстрам прямо из модного ресторана на Валенсиястрит: ее привлекли щедрые условия опционов и нормированный рабочий день. Для Андрея она стала ценным трофеем. Он был известный обжора, а кроме того, все знали о его мечте — чтобы руки-роботы работали наравне с поварами на всех открытых кухнях города.

Я помахала и приподняла запеленутые буханки в знак приветствия. Шеф Кейт разгребла капусту на столе, освобождая место.

Она поднесла буханку к носу, потом постучала пальцем по ее нижней части и прислушалась. «Очень хорошо». Она вытащила зазубренный нож и скомандовала мне порезать хлеб, а сама отправилась на поиски чего-то еще.

Раз в квартал Андрей уговаривал шефа Кейт взять к себе в услужение руки-роботы, и раз в квартал они совершали какой-нибудь чудовищный промах. Последняя рука стояла в углу выключенная, подпертая шваброй, ожидая, пока ее отвезут обратно в ЦОЗ. Мы научились всему, чему только можно, а яйца разбивать не научились.

Я последовала указаниям Кейт и отрезала два толстых куска. Кейт вернулась, неся соль и масло, и обильно намазала и посыпала оба куска. «Вот так». Ярко-желтое масло укрыло хлеб, как одеяло. Кристаллы соли блестели. Это показалось мне лишним.

Кейт подняла свой кусок, как будто говоря тост, и сказала: «Уж лучше ешь каждый день вот это, а не эту вашу сопливую дрянь».

Она откусила кусок.

— Ну ты даешь! — она прожевала, откусила еще и повторила. — Ну ты даешь! Ты могла бы его продавать.

Я ответила, что Арджун мне сказал то же самое.

— Арджун ничего в этом не смыслит. А вот я знаю, о чем говорю. Это настоящий хлеб. Ну ты даешь! А мне продашь?

Она испытующе посмотрела на меня. Это была не просто дружеская похвала «вау, ты могла бы его продавать», это была хладнокровная оценка человека, который провел много времени, размышляя о том, что является, а что не является коммерчески сообразным (прибыльным, выгодным).